Анатолий Шутый - Город Дорог

Глава первая, в которой говорится о страшном происшествии и последующем за ним удивительном чуде, соединившем горе и радость.

Начну, пожалуй, не с начала,

А как придется – легче так.

Начну, как сердце застучало,

Как утром делается шаг.

К тому же где оно – начало?

Движенье? Мысль? Стремленье? Шаг?

Когда от солнца небо ало?

Или когда густеет мрак?

Начало в сердце – в жизни стуке!

Вот я и слушаю его.

А может быть, в последнем звуке,

Когда вся жизнь слилась в одно.

Не важно, как я рассуждаю –

Не в этом смысл, не в этом суть –

Важнее то, что начинаю,

И это наполняет грудь.

Всё, всё потом на место встанет,

Распределится по листам.

Что будет… будет уж не тайной.

Взглянуть сейчас бы, что же там!

Уже вокруг меня… не тени

(Тут вспомнил «Фауста» пролог),

И дня я не хочу быть с теми,

Кто тени здесь – помилуй, Бог!

Я чувствую вокруг дыханье,

И на картине алый мак

Качнулся будто от касанья…

Пора уж начинать. Итак.

О неизвестном ученом, который любил мечтать и смотреть в окно

О нем вы не найдете в томе

Энциклопедий. Век уже

Он жил в довольно старом доме,

И не на первом этаже.

Кем был, скажу немного ниже.

Как звали – тоже не вопрос:

Не это имя было ближе,

Но назовем его мы Os.

Один он был или с супругой,

Тут ошибиться я могу:

Подробности укрыты вьюгой,

Исчезли в прошлую пургу.

К тому ж не очевидна правда:

Душа одна иль не одна,

Кому она и в горе рада,

И за кого болит она.

Не надо доверяться слогу,

Где всё известно одному.

Открыта эта тайна Богу,

А нам вторгаться ни к чему.

В окно любил смотреть подолгу –

Так просто или ждал ее…

И песню напевал про Волгу…

Ну что еще. Пожалуй, всё.

Теперь о главном: он в науке

Мечтал плодов своих достичь,

И, чтобы «взять жар-птицу в руки»,

Стерпел бы всё – и кнут, и бич.

Хотел он размышлять о многом

В уединении, в тиши,

Но тайны были скрыты Богом

Для непроверенной души.

Великое мечтал он знанье

Дать людям – силу, свет идей, –

Но, видно, было и желанье

Чуть выше стать среди людей.

Иль оправдаться перед всеми, –

За что и сам себя корю, –

За всё дарованное время,

За боль, за грех, за жизнь свою.

Но за исканья не награда

Ждала его, не истин сок,

А будто ставилась преграда,

Иль, может, просто он не мог.

Не мог, но начинал всё снова –

Как средь песчинок муравей –

И снова ложным было слово,

И мысль, и направленье к ней.

Есть в поисках мученье, право, –

Среди камней янтарь искать,

И неизвестно, есть ли право

Его у моря отнимать.

Так проходили лета, зимы…

И снегом улетали вдаль.

Полеты их необъяснимы.

Нам жаль, что было, и не жаль.

Года быстры – лишь ночи долги.

И чья-то шаль, как снежный путь…

И память… и игрушки с полки

Давали сердцу отдохнуть.

О его игрушках

Забыл сказать я про игрушки –

Про увлечение его:

Солдаты, звери, нэцке, пушки…

Не перечислить тут всего.

Плоды фантазии чудные,

Иначе объяснить нельзя,

Он говорил, что все живые ,

И все они – его друзья.

Как будто остаешься в детстве

Желаньем, поиском чудес…

Со сказкой легче среди бедствий,

Среди разлук… Труднее – без.

К окошку ставились зверушки,

Чтоб знали, время каково.

Иль поворачивал друг к дружке,

Чтоб не скучали без него.

Неужто всё это напрасно,

Фантазии неужто зря,

И в яви всё до «ять» нам ясно,

И «аш два о» творят моря?!

И как невидимое нами

Запрятать в комнаты орех?

Как разместить между стенами

Другую жизнь, и боль, и смех?

Иные возразят резонно:

Мол, у игрушек нет души,

Хоть и река чудес бездонна,

Такое ты поди сыщи!

Не буду спорить и повязку

Не повяжу я на глаза –

Всё так, но мы же пишем сказку –

Вверху фантазий паруса!

А может, Небо и подарит

Здесь неживому кровь и дух!

Один разок, на нашем Шаре,

Чтоб дух живого не потух!

О страшном и печальном происшествии

И так бы длилась жизнь игрушек –

Не знаю: быль или не быль, –

Но дом под утро был разрушен.

Взорвался, рухнул в камни, в пыль!

Возможно, газ, возможно, бомба –

Быть могут тысячи причин…

Стояли люди возле гроба

Того, который жил один.

А рядом меж камней валялись

Они – медведи и слоны…

Солдатиков и не пытались

Собрать у рухнувшей стены.

До них ли, право; лишь дивиться

Возможно – аж в глазах горчит,

Когда такое тут творится,

Когда… да что там… Помолчи.

Об удивительном чуде, по неизвестным пока причинам последовавшем за трагедией

И незаметно ночь настала,

Легла, как говорят, плащом,

Покрывшим черных бед немало.

Но вот сказать хочу о чём.

Когда стал шум от горя глуше,

И стих когда набатный бас,

У четырех его игрушек

Забилось сердце в тот же час.

Одна – Медведь из лазурита,

Размером с детскую ладонь.

Теперь нога немного сбита,

Но в облике добро и бронь.

Вторым был Носорог из бронзы,

С огромным шаром на спине.

Задумчивый, совсем не грозный –

Такой мне виделся во сне.

Солдатик – классики образчик,

Подтянутый – хоть на парад!

То был симбирский барабанщик –

Родного города солдат.

Была последней Черепашка

Из пластика, совсем мала.

Ах память, ты что неваляшка:

Как Черепашка мне мила.

Они взглянули удивленно

На небо! Голос сердца стих…

Оно торжественно… бездонно…

Такого не было у них!

Смотрело небо на малюток,

Действительно полуживых…

Летело время первых суток

Дороги долгой… для больших .

Там на углу был столб фонарный –

К нему игрушки подошли

Под слабый свет пустынный, рваный,

Как маяка в морской дали.

Прижались к серому бетону

На малом света островке.

Простор открыт был только зову

На колокольном языке.

Но как понять разливы Зова?

И почему они живут?

Куда и Кем судьба ведома?

Зачем они остались тут?

Не сталь и не подобны воску –

Живущие должны терпеть.

«Давайте выйдем к перекрёстку, –

Своим друзьям сказал Медведь. –

Быть может, встретим там кого-то…

И окна светятся в домах…

Наступит скоро непогода:

Уж птицы жмутся на ветвях.

Здесь неприветливо, безлюдно:

Что ожидает у руин?!

Конечно, дальше будет трудно,

Да только тут – конец один».

Держась друг друга, осторожно,

За шагом шаг, за шагом шаг

Пошли во тьму… Помилуй, Боже!

Наверно, нужно было так.

Но никого не повстречали

На перекрестке в этот раз,

И ни к кому не постучали,

А шли всё дальше… в поздний час.