Ирина Май - Стихи художника

Бог слепил Человека из глины, и остался у него неиспользованный кусок.

– Что слепить тебе? – спросил Бог.

– Слепи мне счастье.

Ничего не ответил Бог, только положил Человеку в ладонь оставшийся кусок глины.

(Древняя притча)

В этой коротенькой притче невероятная концентрация смыслов. Так и хочется представить, что же произошло дальше. Версий, само собой, может быть много, но я выбираю оптимистический сценарий.

Человек растерянно принял Божий дар.

Кусок глины оказался тяжёлым – глину пришлось обхватить обеими руками, чтобы удержать на весу. Человек некоторое время сосредоточенно изучал полученный материал: рассматривал, продавливал пальцами, нюхал и даже пробовал на вкус. Податливая и одновременно упругая; сизая, с синим отливом глина ему очень нравилась.

Однако постичь Божий замысел не удавалось.

– Что мне делать, Господи? – Человек поднял голову и взглянул туда, где минуту назад стоял Бог.

Но Создатель исчез, словно Его и вовсе не бывало.

Человек задумался…

Может, зарыть Божий дар в песок, припрятать от чужих глаз?

Человек беспокойно огляделся.

Пустынный пляж, безбрежное море, синее небо, чайки над водой. Солнце светит. Красота-то какая! Надо же!

Беспокойство сменилось радостным изумлением.

И тут Человек заметил большой плоский камень. Он подошёл к камню, положил на него глину, а сам опустился рядом на колени и принялся за работу.

Лепить оказалось трудно. Выходило не то, что задумано. Не так…

Но Человек был упрям – снова и снова исправлял начатое.

Вскоре процесс лепки настолько увлёк новоявленного творца, что он потерял счёт времени; не замечал ни усталости, ни голода, ни жажды. Забыл о том, что он несовершенен, наг и смертен.

Здесь я оставлю нашего героя. Пусть он самозабвенно творит, пусть приумножит Божий дар и будет счастлив.

«Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись…»

(Осип Мандельштам)

Мне снилась цветомузыка. Душа

восторженно парила, не спеша,

в волшебном, переменчивом пространстве.

Небесная лазурь звенящих струн

малиновым огнём поющих лун

сменялась в динамичном постоянстве.

Сквозь изумруд прохладного дождя

сиреневым аккордом проходя,

скользили силуэты, и звучала

лимонным тихим отсветом вдали

морская гладь. Гудели корабли

лиловым трубным басом у причала.

Соль бытия и счастье где-то здесь.

Ритм красоты, невнятность слов…

Я есть!

Лиловые тени бегут под откос.

Я годы считаю под рокот колёс.

Сбиваюсь и вновь начинаю отсчёт.

Со мной Мнемозина играет на счёт.

По линиям жизни, души и ума

Все вехи она расставляет сама.

Пространство и время, послушные ей,

Пульсируют в ритме лиловых теней.

Когда я начала писать стихи?

Помню отчётливо: это случилось в семидесятые годы прошлого(!) века ранней весной, вернее – в марте. В Ленинграде (Санкт-Петербурге, Питере).

Март в Питере, как мне кажется, не совсем весна, а скорее – время её нетерпеливого ожидания.

Тем далеким мартом, как никогда прежде, я радовалась солнцу. Изо всех сил мечтала сбросить надоевшее за зиму тяжёлое пальто, ненавистный шарф, вечно мокрые от снега варежки, а более всего колючую вязаную шапку, которую бабушка методично заставляла меня надевать всю долгую зиму. Приходилось ещё и завязывать под подбородком противные тесёмки, тоже колючие.

В конце месяца, во дворе исчезли последние ноздреватые сугробы. Наконец-то! В прошлогоднем, демисезонном, коротком пальто – я сильно вытянулась за истёкший год – стало легко плечам, уставшим от зимней одежды. Хотелось двигаться быстрее, подняться повыше, чтобы приблизиться хоть немного к серому с голубыми просветами небу.

Нарушая запрет взрослых, мы с соседским мальчишкой выбирались через чердачное окошко на покатую крышу одной из охтинских пятиэтажек. Шли осторожно. Металлическое покрытие гулко пело под ногами. Захватывало дух от страха и весеннего счастья. Походив немного, садились на нагретую солнцем кровлю и смотрели сверху на наш двор.

Лужи на асфальте внизу, серо-зеленые ветви тополей, полинявший за зиму «мухомор» над песочницей… Было здорово.

Этой весной я впервые почувствовала себя влюблённой и принялась, изнывая от избытка чувств и впечатлений, рифмовать и записывать свою первую в жизни любовную историю.

Мне шёл двенадцатый год.

Со временем, ухватив логическую нить тех событий и немного разобравшись в себе, я подправила текст. И получились стихи…

Это предвестье сбудется —

Знаем и ты, и я.

Светом залиты улица

И старые тополя.

Пух тополиный кружится,

Падая на траву,

И отражают лужицы

Небесную синеву.

Праздник на нашей улице

Будет на этот раз.

Скоро предвестье сбудется,

Сбудется через час.

Там, на краю моего сна,

Шумело море, была весна,

Солнце светило, росла сосна

На самом краю моего сна.

Там ласточек стая

Кружила, играя,

На самом краю

Ускользавшего рая.

Там было нас двое.

Под звуки гобоя

Я шла за тобою

По кромке прибоя.

Там нас было двое…

Ты думал, всю осень я буду

Гулять в опустевшем саду.

Я бросила эту причуду

И больше туда не приду.

На улице нашего детства,

Как прежде, не встретимся снова.

Виной не пустое кокетство —

Я просто влюбилась в другого.

Не снись! Я тебя не просила

Стоять на пороге моем.

Во сне я тебя не впустила,

А значит – не быть нам вдвоем.

Я завтра отсюда уеду

В далекий неведомый край.

Не жди ни во вторник, ни в среду.

Прости, и навеки прощай!

Не ходи в мой сад, не ищи напрасно —

не отыщешь трав от любви несчастной.

Не срывай цветы, не топчи листы —

Так тоску-печаль не избудешь ты.

Мой совет тебе: до исхода дня

На столетний срок позабудь меня.

Море, чайки, пустынный пляж…

– Хочется лечь на теплый песок и мечтать.

– О чём?

– Какая разница – мечты не сбываются.

– Сбываются-сбываются! Ты лукавишь. Просто вспомни.

– Что вспомнить?

– Свои мечты.

Мечты о любви и о Париже. Мечты моей юности…

Должно быть, это от безделья,

Ведь раз по двадцать на неделе

Я жду, что ты мне позвонишь

И пригласишь меня в Париж.