Саша Андер - Фаталь оргазм

Я окончательно разочаровываюсь
в письме —
пускаю его вовнутрь
и вырываю наружу;
его недостаточно,
и оно не выражает глубину.

Прошу, сотрите письмо,
и верните речи
лишь звук.
Но письмо шевелит губами
и все трепет языком:
я меж строк,
ты меж строк,
промежутки строк
диссонирующих звучаний,
подражаний бликующих мук.

Мычащая машина голосовых связок
высказывания нарушает связь.
Сказанное однажды,
написанное никогда —
предано
в своем оправдании/
/сказании.

Конечно, не расстройство речи,
а момент разочарования письмом —
следующая стадия чар.
И вот опять горланит
я и оно:
письмо может отвратить
человека;
чье существование
и есть написание его.

Смехом наполни́в и низ
и верх,
не избежав со-ввержения неба,
и по нёбу слова прокатив,
испещряя полотно
черными мазками,
не допусти́в быть
(с) пустым взглядом,
брошенным на отражение
в луже,
и не в стремлении,
по случаю,
поднять себя вровень,
где остужается поросль вся
никчемного блеянья
как бы заранее утомленных глаз;

Воспевают певчие поэты не то,
никогда не о том и сем
– в то ли песне, то ли крике:
в лесах этим днём
и каждым вторым днём —
всегда

пока по-читают матерей и отцов
и молодых как уже мёртвых
догорающими свечами
на встречных тропках,
где найтись свидетелям
для заблудших и сошедших с пути,
кто бдя
каждым днём и всегда
вздевает петлю
на суке продолжения
мифа живущих —
по итогу
сказавши им
свое мирное:
“Да”,
расточив себя в…
по просторам
мест забытых
предков развеяв…
Саморастрата
(и над землею все возможное)
первейшая перед всем
(склонится головою звездой и почвой)
раскинется.

(Поставив все на бросок кости)
кроме сего жеста
ничего и не останется больше,
(вершащего все танцем).

Обожение опечаток,
ожог от-печатки руки.
Нет – ты там не там
– я не здесь, а —

вдруг.
Горевает,
оттачивается,
отдается,
на это всё:
подумаешь головой – голова с плеча,
(хлыщ!),
се-кир,
а среди листвы,
среди зимы,
среди огней,
среди речей,
среди них – нагой,
по рукам и ногам связан:
как на вазе он теперь другой,
другом стал,
отдавшись нам,
и мы друзья
теперь не здесь,
не там
Там нет —
если вдруг
и друг другой —
сам бросайся…

Выцветают ваши урны из ссор
под лучами ядерного ока,
и по все ветрам несутся
затхлые они
в простор,
пока осталось еще дышать
и уходить в свой закат.

Под градом военных огней побитые
кости
не встрянут в глотке и не перебьют
никогда
дыханье,
когда возгорающаяся даль
за персиковой нежностью вечерне,
вновь – небо и – пение
орошенный травы
развенчают все наши
страдательные муки.

Чтобы вновь,
чтобы вновь
расспросить облака:
куда мне податься?
Где повода нет,
вновь и вновь;
ваши урны из ссор стираются:
песнопением птиц,
древесным шелестом
над звериной шерстью.
У кого стоит учиться?
Ветра располагают – у них,
с точки зрения вечности.

Позавчерашний день
состарил меня раньше тебя.
Ты послезавтрашним днем
состаришься позже меня.
Наша старость вернет былой день
детского лета:
вернет нас туда, как если бы тот
сегодняшний день
наступил – и тогда
сегодняшний день в воспоминании детства
омолодит меня и тебя.
На равных выставим наше влечение,
когда мы были детьми,
для которых тайна и сами они,
скрывающимися в шалашах и кустах
звучанием смеха на фоне игривого ветра,
шуршащим кронами,
на которые мы взбирались,
чтобы уходящее лето
озвучить ребяческой речью.
Но мы будем стареть и дальше,
а то детское
лето станет еще более настоящим,
чем вчера,
как если бы оно
наступило уже завтра.

Сведенная челюсть спазмами мышц
перераспределяет боль
по всему лицу —
пришлось закрыть
на щеколду дверь в душевой,
чтобы кто-то не увидел
как стекает слюна изо рта,
спениваясь с пастой зубной;

В висящем зеркале над раковиной
и фонтанирующим краном
искривляется до неузнаваемых черт лицо:
эта физиономия
в помутнении будто без глаз
говорит лишь о полоумном,
безумном будущем,
к которому могла бы привести
повышенная чувственность
на экстатических границах
эротики переживаний „из души“;

Хотелось думать не об этом
– и думалось все же другое —
как различались,
в услышанном парфюмном шлейфе,
Вы,
возникший в воспоминании может
– тогда лишь и стало возможным
восстановить витающий запах,
от Ваших одежд и кожи,
это были ведь Вы
– Ваш запах —
танцующийся,
стелющийся сигаретным дымом,
под Thick as a Brick;
Из детства тянутся,
как та самая боль,
шальные фантазии – садят,
а в комнатах
смирны и ладана лампады
чадят,
отойдя от стихотворной формы и того,
что Вы находили пошлой искусственностью.
Как вернуть в памяти присутствие тех,
с кем не
решился перемолвиться словом?

Речушка, разливаясь большим током
– памятует
кометой ночной
в купании дня.
У перевернутой лодки рыбацкой
блеснет
неподалеку кто-то, оставив круги.
Она же плескаясь о былом своем
прошепчет,
когда ещё косой потоков серебрила
на журчанье птиц с ветвей фырканье лис.
Чудо ли это, или сил сна опасных?
От испуга
и тайного влечения откровений
вниз
завлекает нырнуть,
вглубь того потока,
которым она говорит,
трепетающая сердцем пловца Лета —
глаза наполняют млечные воды,
тишину рыбью бессловесно сплетает;
того, кто услышал ее,
далеко унося.

В поцелуе хладнокровной шеи
слышится
как вблизи ворчат
рептилии в стороне:
«Прости, мне придется убить тебя
Ведь только так я буду знать точно,
Что между нами ничего и никогда…»
– попсится в ушах
тотально,
надоело и безнадежно,
слепляя легкие повторами
каждодневных разговоров.
.
Не набегая на небеса
в беспросветные загулы,
стреляя по пути штакеты
посланником не открывшихся
под ними круглосуточных ларьков.
И хоть стоны в ванной нагревают
до кипенья кровь,
но счастье в жизни
не обреченным на шуканье дуракам,
распивающих нектар распада
жемчужных плодов историй
среди реликтов в глумливом паноптикуме миров,
доставшимся после изнасилования Евы
невинным Адамом,
пустившим слепой
мутаген правещества
в проблесках разорванного панно
учиненной следственности.