Антон Лернер - Поэта праведная суть

Поэт неважный я, наверно,
Сейчас, но, может быть, потом,
Читаться буду я не скверно,
И называться поэтОм.

Поэт! Лишь ты – властитель мира!
Пиши ж, – оставь ненужный стыд.
И радугой раскрасит Лира,
На небосклоне пышный вид.

Стихи – глубокие творенья!
Писать их надобно душой,
И от написанного впечатленья,
Сразят кристальною слезой.
А без души в строке помарки,
Пусть даже с рифмою лады.
Поэту никудышному припарки,
И не туды, и не сюды.
Стихи должны брать за живое,
До пят они должны пронзать, —
Иначе смело их в помои, —
И раза хватит прочитать.
Но в целом, даже графоманы,
Привносят ведь немалый вклад.
И пусть в строках у них обманы,
Достаточно лишь бросить взгляд.
Из дождичка взрастает буря, —
Любой стишок неоценим!
Читайте же, глаза зажмурив,
От удовольствия пред ним.

О, ты, божественная Лира!
Я слышу каждый твой мотив,
Во дни мои под сенью мира.
Пишу, судьбу благословив.
Строка покуда за строкою,
Течёт, как плавная река,
Не нахожу себе покоя,
И не усну наверняка.
Я весь в твоей прекрасной власти,
И увлекаюсь, как дитя.
Быть может, это – просто счастье,
Но знаю точно, – не пустяк.
И только с утренним туманом,
Когда зарёй горит рассвет,
Усну, от милой Лиры пьяным,
А на столе – лежит сонет.

Моя божественная Лира,
Тебе пишу, благословив,
Тот миг, когда под тенью мира
Я дар твой принял, ощутив.
Смиренно находясь во власти,
Не верю своему же счастью,
И увлекаюсь, как дитя,
Пером играючи шутя.
Строка ложится за строкою,
Не успевая за рукою.
Забрезжит за окном рассвет,
А на столе лежит сонет.
Чем можно труд поэта мерить?
Читай, – прочитанному верить.

Поэта праведную суть,
Принять не в силах окруженье.
Оно внимает суеты вращенью,
Влача земной греховный путь.
ПризЕмленное сердце не проймёт,
К возвышенному устремленье,
И, может быть, на вечное гоненье,
Мучения поэта обречёт.
И недосуг толпе бранящей,
Что чужда бренность бытия
Самозабвенному певцу, —
Один лишь бог ему судья.
Что звукам незабвенной Лиры
Он предается, не щадя,
Ни сил своих, ни самого себя,
Её одну избрав себе в кумиры.

Уж сколько раз перечитав,
Никак тебя я не узнаю.
Кто был ты, Лирою поправ,
Всю немощну людскую стаю?
В словах твоих я вижу то любовь,
То неприкрытое презренье,
И стынет в сердце, в жилах кровь,
От нелукавого почтенья.
Как мог ты в свой суровый век,
Трясти грозящею бумагой?
И голова полна отвагой,
Озвучить свой недолгий бег.
Я, как и ты, не придаю
Значенья суетной кибитке,
И ради грошей не пою,
Хоть слов скопилося в избытке.
Не ради славы и признанья
Пером бумагу отмечаю,
Не жду людского подаянья,
Своих молитв не попираю.
Но в те усталые минуты,
Когда перо скользит во тьме,
Хочу, чтобы любовью путы,
Остались краешком в письме.

Под впечатлением прочтенья,
Тебе отвечу, милый друг.
Мне не питать души смятенья, —
Мне пусто без себя вокруг.
Когда перо в руке играет,
Играет радостью душа,
И прегрешения прощает,
Преграды силою круша.
А славы звон, – лишь звон, не боле, —
Нет в сердце для него щели.
Я просто быть хочу на воле,
И оторваться от земли.
Слова мои ты принимаешь, —
Они близки твоим речам,
И сердцем моему внимаешь, —
Не быть задутыми свечам.

Не мне тебя боготворить,
Певец Любви, певец Свободы.
Мои плачевные лишь оды
Тебе готов я посвятить.
Когда читаю, трепещу,
Как лист осенний на ветру.
Прощу, тебе я всё прощу, —
Ты мне, признаться, по нутру.
Лишь не прощу я смерти глупой, —
Себе ты не принадлежал!?
Зачем пошёл на драку тупо?
Зачем потом во тьме лежал?
Услышь меня, я знаю слышишь,
Поэт, рождённый не себе.
Ты дышишь, знаю я, ты дышишь, —
Душа моя влечёт к тебе.

И ты, бездонный, укоряешь
Открытый вздор душевных ран.
И, вместе с тем, себе не позволяешь,
Прикрыть надежд чудовищный обман.
Вот так и я, загнАнный в угол,
Не в силах отложить перо.
Вокруг не вижу страшных пугал, —
Не принимает их нутро.
И пусть смеётся, кто невежда, —
Пустой улыбкой не скрадёшь,
Ни свет вдали святой надежды,
Ни в сердце чувственную дрожь.
Какое дело мне до мира,
Когда не слышны будут в нём,
Те звуки незабвенной Лиры,
От тех сердец, пылающих огнём.

Пусть мир жесток, – мои мученья,
Пусть не приемлет род людской.
Себе пишу я откровенья,
Отгородившийся строкой.
Что делать, если крик душевный,
Хочу оставить на листе.
Пусть крик не слышен, – я не первый,
И не оставшийся в конце.
Мечом картонным не махаю,
И не трагический актёр, —
Досталась юность мне лихая,
И след тоски давно я стёр.
Пишу же лишь из-за стремленья,
Насытить жизнь пером своим.
Другим важны другие звенья, —
Моё ж останется моим.

Да рад бы я не предаваться скуке,
И мысли стары, – доходяга.
Но в сердце часто раздаются стуки, —
Не отогнать ничем, – бедняга.
Рука сама, причастная к письму,
Не ощутит к богу боязни.
Я меч картонный в руки как возьму, —
Перо не терпит неприязни.
Тогда послушно и легко
Строка ложится за строкою,
И скука сразу где-то далеко,
И не видать во сне покоя.
Бумагу бросив к изголовью,
За существо своё похлопочу.
И подпишусь в концовке кровью,
А после уж и промолчу.

Бесценный дар живому твои строки,
Дань красоте и смертии печать.
Людские отразив пороки,
Зачем другим об них кричать?
Писанья будут повтореньем,
Вторичностью сквозить ученья,
И не заслужит дубликат
Потомков мудрого почтенья.
Но, как бы в продолженье рода,
Воспев в словах свою свободу,
Любой, считающий себя поэтом,
Обязан изливаться светом.
На том поставим многоточье,
Хоть изорви бумагу в клочья…

Ты в переводе Маршака
Неподражаем, странник неподкупный.
Тверда и свойственна рука,
Но так же, как и я, безумный.
Тебе ль не жить, строча сонеты,
Изгиб скрывая за изгиб.
Смеяться над довольством света…
Не верю, нет, – ты не погиб.
Мне трудно будет без тебя,
Жить, тюбетейку теребя.