Романова - Нас писали два года

Я всё ещё помню горящий взгляд, сильные руки помню,
Помню голос низкий, что эхом отдавал мне в сердце.
И теперь я не кто иной, как простой паломник,
Который несет тебя в себе по инерции.

Я всё ещё помню ночи, бессонные, летние, теплые,
Помню, как открывала тебя, как Колумб Америку.
Мы были счастливые, свободные, бесконечно юные,
Оставались влюблёнными, не прибитыми к берегу.

Почему ты не помнишь о том, как был по-детски счастлив?
На мои вопросы даже боги не находят ответов.
Я помню о том, как ты был влюблён в меня, без фальши.
Я помню глаза горящие, которые, увы, погасли где-то.

Она сгорала от любви,
Как тёплое, яркое пламя.
А он затягивал её в тиски.
Был неприступным камнем.

Её манила доброта,
Улыбка, свет в глазах и сильная натура.
Ему она хотела без остатка подарить себя.
Теперь не хочет видеть света утром.

Её терзает пустота.
Боль, крик души неумолимый.
Вокруг сплошная темнота,
Но он по-прежнему «любимый».

Так бережно хранит воспоминания.
Внутри пылает каждая секунда.
Не просто вычеркнуть его из подсознания,
Особенно, когда мерещится он ей повсюду.

Умом она всё понимает,
Что всё пройдет, настанет новый день.
Но в ней он навсегда оставит
Свой отпечаток, боль и тень.

В этой вселенной законы просты:
Первым бьёт тот, кто сильнее, чем ты,
Тот, кому веришь ты больше всего,
Таких миллиард на тебя одного.

Выбери сам для себя дальше путь,
Надоело терпеть? Тогда бьющим будь.
Ударь посильнее и выиграй войну,
Иначе есть место только в плену.

Готов быть пленённым? Но ради чего?
Ради любви сдаваться смешно.
Любовь – это просто слабость души,
Подумай ещё раз, всё взвесь и реши.

Он делает выбор и бьёт прямо в грудь
Любовью, так сильно, что не вдохнуть.
Сдавайся, ты проиграла эту войну.
Ты в плену.

Мы стойко переносим смерть самых близких,
Мы железные леди, со стержнем внутри.
Почему же мы воем, когда в переписке
Он говорит: «Забудь, не дури».

Мы легко отпускаем тех, кто нас предал,
Мы смогли пережить потерю друзей.
Почему ты теперь в состоянии бреда,
Когда на откровения он пишет: «Окей».

Мы умеем подняться и гордо уйти,
Мы находим силы улыбнуться врагу.
Почему мы тогда лежим вдоль руин,
Когда он говорит: «Я не могу».

Мы не нуждаемся в чьей-то оценке,
У нас за плечами миллионы грехов,
Но почему мы от боли сползаем по стенке,
Когда он сообщает: «Я не готов».

Нашему стержню подвластна любая боль,
Почему же позволяем тонуть кораблю,
Почему же проще поднести к виску кольт,
Чем услышать: «Я больше тебя не люблю».

У неё к тебе нежности столько, что трудно даже дышать,
И нежности этой – хватит укрыть целый мир от бед.
Ты точно знаешь, она – та, кто умеет ждать.
Она точно знает, что ты – её человек.

У неё внутри детонатор. Будет больно – уничтожит весь мир к чертям.
Тебе нужно быть осторожней, иначе снесёт волной.
Она будет идти по пеплу, по мёртвым остывшим телам,
Она сожжёт всё вокруг, лишь только бы быть с тобой.

Твой мир куда шире её голоса на том конце провода,
Её мир сжался до точек в радужке твоих глаз.
Ты был осторожен, не давал ни единого повода,
Но она всё знала и видела. И внутри тихонько «тик-так».

Таймер запущен, обратный отсчёт пошел,
Ты либо её сапер, либо её фитиль.
Тебе в эпицентре быть. Ведь ты её сам завел.
Закрой глаза, сделай вдох.
Три.
Два.
Один.

Стихи не растут, как цветы в горшке,
Не растут как у любящей матери дети,
Не лежат как выигрышный туз в рукаве,
И не светят в глаза мне лучом на рассвете.

В безумном потоке идей и мыслей,
Мне трудно поймать и слагать порой.
Я будто безумец, стремящийся к выси,
До которой никак не достать рукой.

Я познала иной, душевный язык,
И говорю на нём у вас в головах.
Слова – водопад, чистый родник,
Замёрзший в ваших глазах.

Я заложник себе, я себе тюрьма,
Рифмую, на грани шизофрении.
Я узница творчества, сошедшая с ума,
Заключена в стенах стихиатрии.

Нас писали долгих два года.
Буквы сплетались в неровные абзацы.
Сбивалось дыхание, куда-то девалась гордость,
Горячие, безумные, будто нам по пятнадцать.

Нас долго писали:
О том, как ты сбивал мне температуру,
Как я вязала тебе свитера, которые ты не носил
(они были связаны криво),
Как мы ломали мебель
(дальше по тексту цензура).
Как мы любили друг друга и ненавидели быт.
Только жизнь внесла свои коррективы.
И нас удалили, нажав «delete».

Ей бы лавандовым полем в тебе прорастать,
Чтобы спалось спокойней, да дышалось легче,
Чтобы тебе никогда не знать,
Какого жить с грузом, что давит на плечи.

Ей бы молоком красить кофе твой по утрам,
Только потому, что тебе так вкусно.
Причина, почему ты кочуешь по городам —
Внутри тебя до ужаса пусто.

Ей бы часами запястье твоё обнимать,
Ведь ты их так любишь, а значит любишь её,
Она давала бы стимул не опоздать,
К той, о которой ты скажешь «моё».

Ей бы хотелось быть чем угодно,
Лишь бы всегда находиться с тобой.
Только это не нужно тебе, ведь свобода —
То, что ты любишь больше неё.

Я буду ждать тебя, даже когда этот день закончится,
Даже когда снег растает, и наступит лето,
Даже если ты заведешь любовницу,
Даже если наступит долбанный конец света.

«Он её не любил» – запись в графе «причина смерти».
«Она слишком долго ждала» – будут твердить врачи —
«Если бы в том уравнении появился третий,
Мы возможно смогли бы её спасти».

Знаешь, мне самой удивительно, как можно столько верить,
Любить до сих пор, желать и отчаянно ждать.
Друзья у виска крутят, мол, вас то уже не склеить.
А я продолжаю твердить – просто вам не понять.

Я должна тебя разлюбить – мне все твердят, как один.
А я всё равно буду ждать, даже когда день закончится.
Буду ждать хоть до скончания века, хоть до седин,
Только скажи мне, что тебе этого правда хочется.