Виктор Чекмарь - Еще я сделаю рывок

Медленный танец. – Кто ты? – Любовь.
– Я это понял сразу.
Сашенька. – Кира. Приподнял бровь:
– Даже не слышал ни разу.
– Папа назвал. Он оригинал…
в честь коммуниста Кирова.
– Знаешь, мне нравится, – я сказал.
Смех зазвучал как лира.

– Как мы друг друга нашли с тобой?
Молча ко мне прижалась.
Нежность в душе, истома, покой —
и никого не осталось.

Словно одни парим в высоте.
Шума не слышно. Глушь.
Музыка лишь в святой немоте
и единение душ.

И прикоснулись уста к устам,
выпить готовые боль —
взлет на мгновение к небесам,
и возвращения соль.

Музыка стихла. Люди снуют,
бережно нас обходя.
Кто-то завидует, те жуют,
третьи, с восторгом глядя,
рады за нас. Я и сам хмельной!
Схлынул поклонников вал,
вившихся возле Киры толпой…
и мы покидаем зал.

– Где ты был, когда мне было двадцать лет?
Где ты был, когда я девственной была?
– Верности другой хранил обет.
Та другая сына родила.

– С той поры прошло всего пять лет.
Почему другая не мила?
– Мы гордыне не сказали «нет»,
А любовь взбрыкнула и ушла.

– Милый мальчик, я тебя люблю.
Может, та же и судьба моя?
– Девочка, одежды обновлю,
Но любови не приказываю я.

………………………
– Я моложе вас на целых двадцать лет.
Почему вы обижаете меня?
– Для меня любовь – в окошке яркий свет,
Впрочем, дыма не бывает без огня.

Приласкай меня, приголубь,
я так долго этого жду.
Языком коснись моих губ,
на край света с тобой пойду.
Ты скажи, что любишь меня,
что тебе я нужнее всех.
Я поверю, верность храня,
хоть короток девичий век.
Не бросай меня и прости
за истерики и за крик…

Отпусти меня, отпусти…
ненавижу за твой язык,
за обиды, за пустоту,
что пригоршнями раздаешь,
за душевную маету,
что не ставишь меня ни в грош,
за измены, за слезы, за…

Вот опять ты нахмурил бровь,
надвигается вновь гроза,
закипает и стынет кровь.
Я не буду, угомонюсь,
стисну зубы, перетерплю.
Без тебя остаться боюсь,
слишком сильно тебя люблю.

Обманувши всех на свете
и себя перехитрив,
я очнулся на рассвете
в шалаше из прутьев ив.

Нет ни терема, ни дома,
ни друзей и ни врагов…
Ситуация знакома
до «потения зубов».

Тридцать семь – и все сначала?
Худо это или нет?
Одна бабушка сказала:
– Дам тебе, сынок, совет.
Бабий ум короток очень,
виноватым будешь ты.
Утро мудренее ночи.
Свет трезвее темноты.

– Бабка! Чертова старуха.
Я не понял твой совет.
И сказала бабка глухо:
– Ты не слушай бабий бред.
Сам решай: рубить канаты
иль воспитывать детей.
Выбирай: родная хата
или дебри миражей.

Тридцать семь – роковая дата.
Я итожу прожитые дни.
К настоящим пришла расплата,
и шагнули в бессмертье они.

А к таким, как я, не подходит,
не желает руки марать.
Жилы тянет, кругами бродит,
заставляет меня выбирать.

Я влюбился. Она, наверно, —
о которой всю жизнь мечтал.
Просто – радостно… сложно – скверно…
Я совсем себя потерял.

Когда люблю, я сильно мучусь,
терзаем страхами…
Мерещатся обиды мне,
измены, пораженья…
Страшусь разлук,
боюсь интриг и сплетен…
Я наделен больным воображеньем.
Адреналина явно выше нормы,
и грудь горит огнем…
Бессонница… и мозг
рождает непрестанно сцены,
видения, фантазии, полеты
в настолько ярких красках…
Я бодрствую во сне,
я грежу наяву…
Любим ли я?

Боюсь. Когда любимой нет,
вкривь мысли катятся,
в мозгу рождают дикий бред,
тревог сумятицу.
О, дар богов! Люблю всерьез,
хочу жениться.
Судьба мне тычет кукиш в нос,
костьми ложится.
Удар опять в который раз
наносит в спину
и выжидает, щуря глаз,
когда загину
Готов я был весь мир обнять,
теперь же трушу
на девушку глаза поднять —
грехи наружу.
Откликнулась, не надо звать,
рать из болота,
куда по дури угадать —
была б охота.
Во сне мечусь. Сам виноват:
где тонко – рвется.
Днем ловлю взгляд, лгу невпопад —
вдруг обойдется?
Узлы вязать на всякий раз
я не умею.
Жил на авось. Любил на час.
Пришлось – жалею.
Коль повезет: шанс выдаст рать
с ней побороться.
Мой первый ход – себя достать
со дна колодца,
на ноги встать и устоять.
Тогда посмею
при всех ее к груди прижать,
назвать своею.
Рать предо мной стоит грозна,
раскинув сетку:
больница, память, тайна дна
и небо в клетку.

Дорога лентой узкою
стремится вдоль села.
Подсолнух девка лузгает…
трухлявая изба…
березки к небу тянутся…
проселочная пыль…
и тучи надвигаются,
заглатывая синь.
Жалеть себя не хочется,
Лишь хочется забыть
подругу – ту, что мучится,
пытаясь разлюбить.
Судьбою были связаны,
казалось, навсегда,
но рядом быть заказаны
и радость, и беда.
И ты, проклятьем меченый
всю жизнь любимым быть
той, самому которую
вовек не разлюбить,
лежишь сопревшим колосом
на грозовом ветру
с соломой прошлогоднею
в заброшенном стогу.
И над тобой ни проблеска,
и даже дождь не льет,
огонь нигде не светится,
надежд не подает.
Что тьма, сгустившись вкруг села,
тоска обхватом грудь.
Кричать? Бежать? К чему? Куда?
Не лучше ли уснуть…
Чего хотел, и сам не знал,
гадая: да иль нет?
Теперь же знаешь, но пропал
мерцавший прежде свет.
Себя винить – в том проку нет,
других винить – вдвойне…
На жизнь свалить всю горечь бед?
А легче ли тебе?..

Все друзья по жизни ловеласы,
трахают для счета и клеймят.
Получают удовольствий массу,
так во всяком разе говорят.
Только я не из этой породы,
без любви мне даже секс не мил.
– Ты, должно быть, ошибка природы.
– Нет, таким Всевышний сотворил.

До чего ж вы мне опротивели
все, кто не был со мной и был,
ваши души продажные влили
яд в мои обожанье и пыл.
Правда, есть одно исключение…
Только вот поражен я тем,
что пример единственной Женни,
жизнь ее заслугою всем.
Пыль в глаза вы пускать умеете,
в этом трудно вам отказать,
ярлыков себе понаклеите,
впору лики святых писать.
Только этим вы и загадочны,
как сказал однажды поэт
(вряд ли умный, скорей припадочный),
ослепленный тем, чего нет.
Восхищаться можно лишь формами,
что природою вам даны,
только в них красота, гармония,
ощущение новизны.
Мысли ж ваши скудны и убоги,
жизни смысл – тряпье да постель.
Вы добры: утешеньем многим
щедрость душ, обнаженность тел.
А число утешаемых каждой?
Необъятность души видна.
Прав, кто хвалит вас. Прав, кто скажет:
– Дорогие! Грош вам цена!