Array Коллектив авторов - Открой мне дверь. Выпуск № 3

Пьют розы небесные струи,
и, удивляя активностью,
заманчиво пахнут фиалки;
в реке, под проёмом моста,
знакомые с детства русалки
играют с простой наивностью,
молчат промокшие галки.
А ты идёшь без зонта.

Добропорядочная улица
расписывается
на городской стене,
погода туманом хмурится,
рассвет улыбается мне;
и зеркало местной лужицы
отражает утра пастель —
туманною декларацией
сыплет черёмух метель.

Золотой канителью вышиты
многомерные крыш паруса,
и в нежданном трёхстишии
первобытных племён голоса;
а в балконные окна
пухлым тельцем
стучится шмель —
и прекрасна погода,
и любви постоянный хмель.

Над аркой постмодерна
напряжённо
скользящее пространство бытия,
придерживая облако в ладонях,
корёжится,
угрозы не тая, —
и прецедент для осознанья
создан,
а слово едким жалом острия
метафизически
пронизывает воздух,
питая слёзы тихого ручья.

В рассветных травах
спят сюиты Баха
и предвкушают музыкальный пир;
в музее Прадо стынущая Маха
волшебным станом
поражает мир.

Красные… жёлтые города
прорастают ночными звуками,
непрестанно и гулко
стучат
и стучат поезда,
а сова по-совиному ухает.

Ночью бредит мечтами
таинственный сад,
заколдованный
птичьим пением,
тубероз изысканный аромат
затаённое будит волнение.

В распростёртой ночи
так приятно молчать,
и в томленьи парить под звёздами,
и, срывая
запретную снов печать,
шифровать листки метакодами.

И любовью окутанная строка,
в шлейфе слов
скользя зачарованно,
романтично
взмывает стихом в облака,
и я звёздами зацелована.

Багрянец теряет свой цвет
лунной ночью,
сосуд лазуритовый мелок,
предметы на ножках – короче,
и свет на воде
отражается лунной дорожкой,
реальности нет —
незаметны земные морщины,
вокруг – лунный свет
как любовь к апельсинам.

Затемнённые окна серьёзны
в молчании ночью,
сокрывают все тайны,
оставляют
следы многоточий;
на втором этаже —
жалюзи
вертикальные строчки,
а за ними – узоры
из цветов на поляне сорочки,
они радуют глаз
и волшебные грёзы
пророчат.
Там, за окнами,
люди целуются, любят,
смеются…
люди ждут и уходят,
а окна в ночи остаются.

и мир есть текст
и человек есть текст
в нём рваные края
и клочья ткани
в нём смак иронии
причудливый гротеск
клубок несовместимых сочетаний

и с миром спор
и с рифмой тоже спор
и спор со звёздами
что в давности уснули
до стёртости страниц
до искажённых форм
и одичавших в готике гаргулий

и в тексте карнавал
беспечных слов обвал
смесь стилей
направлений и традиций
журчание слезы
метафоричный бал
меняющий тела одежды лица

летучий жест
безумный манифест
записанный
на побережье Крита
в непредсказуемости
рассуждений текст
который не прочесть без алфавита

Безмолвствуют стены,
я вопрошаю
у времени в стиле нуар,
и серый оттенок тёплой шали
вмещается в тёмный футляр;
сочится мистикой
пряный воздух,
и рвётся на волю строка,
признаться в чувствах ещё не поздно,
мотив не исчез пока;
и слышится фоном
мой авторский голос —
шуршит, словно плёнку жуя,
былой и невидимой скорби осколок,
внедрённый в поток бытия.

Грущу, порабощенная дождём.
Нарушен пульса стук, теченье мысли.
Постыло на пространстве обжитом,
И с рифмой согласуется лишь рислинг.

И тягостен без смысла пересказ:
Словесный рой гудит в уме, бесчислен,
Эпитет рвётся вверх, как скалолаз,
Не позволяя ритмику осмыслить.

А ливню на просторе городском
Метафизические мысли не по силам,
Он полноводным пенистым ручьём
По улицам стремится, как по жилам.

Строка ползёт продрогшим воробьем,
Уставшим от чудного бытия.
Сегодня вечер мучаем втроём:
Мои стихи, дождь в городе и я.

Теней не видно
в объявленный полдень,
щерятся призраки —
прячется солнце,
но даже имея
аркан и поводья,
запрячь отражения
не удаётся.

Так человек или тень
есть пленник?
Вопрос вызывает
одни огорчения;
вихрит от значений
наш мир турбулентно —
к Платону, в «Пещеру»
для прояснений.

Тень может стоять,
и лежать, и бегать,
видения могут
убраться до срока;
чудовищным светом
горит дискотека
под жуткую музыку
фильмов Хичкока.

Небо безадресно пишет послания,
улица криком ломается резко,
окна следят за ухмылками зданий,
тени тревожатся за занавесками.

Ветер сквозными потоками дышит,
город пульсирует в пыльном обличье,
ласточки горестно вьются под крышей —
мудро щебечут слогами из притчи.

Падают рифмы, как жёсткие листья,
живо стремятся к условному устью;
рёбрами жизнь, как рисунок кубиста,
скорбно ползёт продолжением грусти.

Мир состоит из крестов и страданий —
мстят за грехи олимпийские боги;
словно на чёрном застывшем экране,
время течёт, заполняясь тревогой.

Часы направляют движение,
минутки танцуют беспечно,
бесценные жизни мгновения
сгорают пылающей свечкой.

Сыпучим песком вспоминания
рисуют картинки из прошлого,
модерные всплески сознания
мерцают навязчивым крошевом.

И мутно смеются улицы,
водой умываются пенной,
а время глядит, ссутулившись,
с моста Мирабо над Сеной.

Коробится воздух синеющий
в классической форме манежа,
и в чёрный квадрат Малевича
ныряет трамвай надежды.