Сергей Ащеулов - Бренная пена морская

За ними ветер ледяной
Гнал облаков сугробы
И уносил с листвой цветной
Всё злато высшей пробы.

Остыла кровь, и замер сок,
И ночь длиннее века.
У хризантем короткий срок,
Как жизнь у человека.

Седая изморозь легла,
Белея на виске.
Так долго осень не могла
Висеть на волоске.

Уже предзимний снег скрипел,
Но вот мелькнула просинь.
Я крикнуть всё же ей успел:
«Спаси мне мою осень!

Заполонили холода
Тревог и опасений».
А с неба голос: «Не беда,
Ещё есть шанс осенний.

Пока не соткан санный путь,
Зимы ждать не пристало.
А то, что стыло, – ну и пусть –
Душа бы не устала».

Всё так, но что-то давит грудь,
Глаза во власти теней.
Хотелось время вспять вернуть –
Ну сколько можно терний!

Дух слабый разум мой затмил –
Я поступил безбожно,
Зов предков к богу устремил:
«Дай лета, если можно.

Дай “лета многая” всем нам,
А мне немного лета,
Чтобы мой парус по волнам
Пустился вокруг света.

И в бесконечности бы плыл,
На рифы невзирая.
И летний юношеский пыл
Сверкал в чертогах рая». –

«Исполнить просьбу – не вопрос,
На то и божья воля.
Но с тех, кто в рай, особый спрос», –
Изрёк господь, глаголя.

И продолжая монолог,
Он объяснил предметно,
Что благовидный есть предлог
Для тех, кому запретно.

Не место праздно почивать
Под сенью райской кущи
Тому, кто будет грех скрывать,
Кто алчный, льстивый, лгущий.

Среди таких пропустят тех,
Кто, верой обуянный,
Искупит свой душевный грех
Молитвой покаянной.

Но эти тяготы не в счёт
В сравнении с другими.
Лишений много повлечёт
Разлука с дорогими.

Родных, любимых, весь свой род –
Покинуть их придётся.
Оставить Родину; народ
Воспеть не доведётся.

«О, боже! Не перечисляй,
Ведь всякая утрата
Так тяжела. А доступ в рай
Есть точка невозврата.

Мне не под силу выбирать
Между двумя мирами.
Не для меня святая рать –
Мой дух с народом в храме.

Я каюсь, грех мой отпусти,
Помилуй, не карая.
Прости мне, господи, прости –
Мне расхотелось рая».

Зима смеялась надо мной,
Дарила снег искристый,
Мол, прозимуешь, а весной
Продолжишь путь тернистый.

Я принял искренний совет –
В огне не сыщешь брода.
На все семь бед – один ответ:
Таков закон природы.

Будто свечу пред иконой,
Памятник свой стихотворный
Собственноручно поставила
Дева Марина Цветаева.

Нет у него постамента,
Есть чёрно-белая лента –
Чересполосица жизни
От рождества и до тризны.

Рифмами ангельских строчек
Выведен авторский росчерк:
«Здесь серебрилась, сверкая,
Бренная пена морская».

В винах игристых взлетая,
Воском молитвенным тая,
Канула. А изначально
День выбран был не случайно.

В гроздьях рябинных костров
Стыл Иоанн Богослов.
Сыпала листьями осень
В день октября с цифрой восемь.

Замкнутым кругом петляя,
Что в ней? Астральность ли злая
Или пути бесконечность,
Переходящая в вечность?

Вьётся верёвкой тугою,
Жизнью одной и другою.
Истинность есть в ней и ложность,
Прямо противоположность…

Дом тоже восемь в Трёхпрудном.
Полночь в ковре изумрудном.
Месяц в цветах мандарина.
Крик! В мир явилась Марина.

Холод сквозил с Патриарших,
Не было гимнов и маршей.
Церковки под куполами
Спорили колоколами.

А над прудом, над домами
Образ привиделся маме.
Крест дал, сказав ей при этом:
«Девочка будет поэтом».

Что Богослов ей спророчит?
Ввысь вознесёт, испорочит,
Ложью опутает, будто
Лошадь в стреноженных путах.

В топи затянет, обманет,
Скроет дорогу в тумане.
Скалы воздвигнет, пороги
Или заточит в остроги.

Щедрой душой обналичит,
В грязь превратит, обезличит
И приголубит, обнимет,
А упадёт – не поднимет.

В перечне предназначений
Множество будет мучений.
Избранных нет перед болью,
Как от несчастий отбою.

Ну а пока что на взлёте,
В красном живёт переплёте
Юная эта особа.
Ямб – её первая проба.

Слогом чиста и невинна,
В лоне мечтаний наивна.
Цвет её глаз изумрудный
Светел без взрослости трудной.

Праведной правой рукою
Зиждет строку за строкою
На языке своём детском –
Русском, французском, немецком.

Левая тоже ведь детская,
Только лукавая, дерзкая.
Рук этих образ полярный,
Жанр её эпистолярный.

Впрочем, душа поэтессы
Создана из антитезы.
В лицах – личинах безликих,
В фундаментальностях хлипких.

В равности ада и рая,
Где жизнь по-доброму злая.
Где идеал абсолюта
В нищем богатстве приюта.

В бездне на дне монолога,
В слабости сильного слога,
В дар, превративший бездарность,
Благости – в неблагодарность.

В томных мгновениях вечных,
В чувствах любви скоротечных.
В невыносимости воли
Да в терпеливости боли.

Так вот она год за годом
Слилась, сжилась с антиподом.
Страстью изменчивой пьяна,
В смене ветров постоянна.

Волос с ковыльностью пашен
В цвет золотой перекрашен,
Прядью на плечи сбегая.
Та же, но тотчас другая.

Вот и стихи, словно волны,
С рифмой и ритмикой вольной.
В брызгах душа бунтовская,
Бренная пена морская.

Море и донные камни –
Письма её с дневниками,
Пенный прибой, торжествуя,
Выплеснет их, отшлифуя.

Вырвет из юных мгновений
Девичьих стихотворений.
Женщину не обессудьте
В страстности женственной сути.

Чувства зардятся пожаром,
Жаля безжалостным жалом.
Кто? Долгожданный спаситель?
Женской души искуситель?

Жертва и спасший в огне –
Оба на красном коне.
Пусть не порвётся подпруга –
Кукол не жаль и не друга.

Он – преходящий, грядущий,
Душу ли, тело ли мнущий.
Жаждал ли он поцелуя?
Господь с тобой – аллилуйя!

След ли, цветок ли, помятый
Им, друг для друга понятный.
Письменной тайною их
Был непридуманный стих.

Странно бы как ни звучало,
В женском – мужское начало.
Это известно одной
Ноющей ямке грудной.