Шарль Бодлер - Избранное. В переводе Станислава Хромова

Икона светлая с чудовищным лицом.

Кто возродил тебя из темноты,
Колдун ли негритянский в недрах темных
В краях, табачным дымом напоенных?
Дитя полуночи, мой вечный идол ты.

Хмельней вина и опиума слаще;
Ты – демон мой, ты – духа палестины
В колодцах глаз печальные картины
Встают в мечтах все горестней и чаще.

Мегера! Взглядом жечь меня не надо,
Мне не огонь твой нужен, а прохлада,
И я не Стикс, чтоб страсти остудить,

В объятьях девять раз тебя сжимая!
О, Прозерпина – ад на ложе зная
С тобой, я не сгорю – я буду жить!

Мерцали одежды, струился наряд,
Упругие в танце змеином
Звучали шаги, и горел ее взгляд,
Как перед священным факиром.

Бесстрастность песков и пустынь синева
В ней, чуждая людям, звучала,
Из рук океанскою зыбью она,
Холодная, вдаль уплывала.

В разрезах очей изумруды цвели…
И в мире ушедшем былинном,
Где сходятся сфинкс с серафимом,

Где светятся сталь и алмазы земли —
Бесплодная женщина светит
Звездой, бесполезной на свете.

О, этот женственный загар
Чарует сразу!
Упругий матовый муар
Приятен глазу.

И в волосах сквозит слегка,
Как в сне спокойном,
Порыв морского ветерка
В заливе знойном.

Исчезнет прежняя печаль,
Когда с тоскою
На корабле отчалю вдаль
С волной морскою.

И будут мне светить тогда
Без сожаленья
Очей чудесных жемчуга —
Ночи творенье.

Качнулся твой змеиный стан,
Бездушный к ласке,
И танцем вечным обуян,
Вдруг взвился в пляске.

Головку в локонах склонив,
По-детски скромно,
Танцуешь, но тебя мотив
Ведет неровно.

Одежды парусом седым
Спадают будто,
Но разглядеть их легкий дым
В тумане трудно.

Лишь зубы белые горят,
Слюной омыты,
Так льдин в реке весенний ряд
Несет открыто.

Я залпом выпью всю тебя,
Подобно чаше,
В туманность звезд пролью, любя,
Блаженство наше.

Когда гуляли мы под солнцем знойным,
Вы помните, душа моя,
На тропке падаль в виде непристойном
Гнила, оскал свой затая?

Она, раскинув ноги, словно шлюха,
От жара похоти вспотев,
Разверзнутое выпятила брюхо, —
Чудовищный зловонный зев.
И солнце жгло нещадно эту тушу,
И гной сочился на жнивье,
Чтобы отдать Природе, отняв душу,
Останки бренные ее.

И отвращения тогда при виде тела
Вы не сумели побороть,
Лишь сверху небо синее глядело
На развалившуюся плоть.

Над ней уже давно роились мухи,
Жужжаньем оглашая зной,
И видно было, как личинки в брюхе,
Ползли, высасывая гной.

Вся эта груда мерно шевелилась,
Как будто снова ожила —
Дышала смутно, множилась, плодилась
И становилась тяжела.

И шорохи неясные под тленом
Неслись – в них можно было угадать
Гниющих вод движение рефреном,
Шуршанье зерен, топкую ли гать…

Созвучий зыбких, черт соединенье
Неясное, как сонный бред,
Пока художник, вспомнив, на творенье
Не обозначит тень и свет.

У камня притаившаяся сука
Косясь, со злобою ждала,
Пока уйдем мы, чтоб без звука
Кусок умыкнуть со стола.

Вот так и Ваш холодный труп могила
Когда-нибудь покроет тьмой
Моя звезда, души моей светило,
Вы, несравненный ангел мой.

И Ваш чудесный стан на ложе будет
Покоиться в сырой земле —
Небытие и тлен вгрызаться в груди,
И черви ползать на челе.

Но и познав сверлящие лобзанья,
Скажите им, мой друг, тогда,
Что красота – бессмертное создание —
Во мне осталась навсегда.

К тебе одной из пропасти взываю,
Откуда нет возврата для тебя,
И где свой дух тоскующий губя,
Я век под небом мрачным доживаю.

Полгода солнце вижу ледяное,
А в остальное время – ночь и мрак;
Там горизонт полярный нищ и наг,

Ту пустынь зверь обходит стороною!
Ужасен лик холодного светила —
Бесстрастный, как холодная могила
И Хаос ночи! Дай же мне любым

Забыться сном тяжелым и тупым,
Чтоб словно тварь, хотя б я выжить мог,
Пока мотает Время свой клубок.

Ты острый меч, смеясь, вонзила
Мне в сердце скорбное сплеча,
Ты – завлекающая сила,
Ты – злоба черного смерча.

И душу, тающую пылко,
Ты топчешь, словно половик,
– Влечешь, как пьяницу бутылка, —
Раздался мой бессильный крик.

– С тобой, как каторжник в оковах,
Как червь на трупе, жизнь влачу,
Тебя в пронзенном сердце снова
Проклясть я каждый день хочу!

О, сталь кинжала роковая,
Убей ее, – но нем кинжал,
И к яду верному взывая,
Я в жалкой немощи дрожал!

Но знать, чудовище сильнее —
Кинжала с ядом был ответ:
– Иди, ничтожный раб, за нею,
Тебе закрыт свободы свет.

Безумец, вот тебе награда —
Когда вампира воскресят
Твои уста, твой страстный взгляд,
Ты, жалкий, примешь муки ада!

В постели мы раскинулись, как трупы —
Еврейка сумасбродная и я,
А сны летели в грустные края
Ее любви, продавшейся так грубо.

Я вдруг представил строгий ее нрав,
Кристальный нрав, немую величавость, —
Чтоб воскресить мечтой любовь и радость,
Холодную действительность поправ.

Как я любил бы, как боготворил
И нитью ласк все тело бы обвил
От черных кос до ног ее чудесных,

Когда б в тоске стеклянные глаза
Однажды вечером подернула слеза,
Покой с лица смывая в темных безднах.

О, там никто пустых не тратит слов!
Мой ангел, и тебя возьмет могила —
Сырой подвал, пучины темной сила —
Твои покои, мраморный альков;

И там во тьме, под каменной плитой
В груди затихнут страсти куртизанки —
Уж вожделений тайные приманки