Олег Голубев - Красота небылиц. Лирика

На перламутровой россыпи,

Белых дымков деревца

Тянутся в небо морозное.

Зимнее утро взвалю

С холодом вместе на спину

И навсегда полюблю

В инее гроздья рябины,

В белых сосульках карниз,

Снег на перилах крыльца

И от серебряных изб

Белых дымков деревца.

Проплыли яркие миры

Оконных стекол, рой их прибыл.

Прошли, сутулясь фонари,

Неся сверкающие нимбы.

И торопливо светофор

Прошел, сверкнув в зубах окурком.

Прошел деревьев стройный хор,

А следом площадь с переулком.

Толпою двигались дома.

Угрюмо, параллельно улиц.

Шел мокрый снег, и шла зима,

Да, шла зима, немного щурясь.

Машины, потеряв свой лоск,

Брели отарою овечьей.

И шел заснеженный киоск,

И старый мост под ручку с речкой.

А после сквер, а дальше бор,

Собачий лай, кошачий плач.

Потом сугробы и забор

Покинутых до лета дач.

А там леса, луга, поля:

И холодел мой крест нательный!..

…Так город покидал меня.

И скрылся в темноте метельной.

Не таял снег на губах

Покойницы, а за гробом

Женщины в черных платках

Шли на погост по сугробам.

К разрушенной колокольне

Тянулись ветви деревьев.

Метель заносила поле

И лес, и погост, и деревню.

Вспомнилось «В лето господне…»,

Но пробирал озноб.

Каменно мерзлые комья

Загрохотали о гроб.

Снег, снег невинный все скрыл

Крыльями белого цвета.

«Умер-то кто?» – я спросил

И не дождался ответа.

Белые зимние дни.

Синеморозные ночи.

Белая маска луны,

Маска для всех одиночеств.

Право же, слава Творцу!

Он да пребудет нас вечно!

И да горят по всему

Звезд поминальные свечи.

Свет их в таинство слов

Мы унесем понемногу

В белую заметь снегов

Белою в поле дорогой.

В ярких блестках пелерины —

С музыкой на «ты»

Маленькие балерины,

Как небесные цветы.

Грациозны, словно лани,

Вьется серпантин…

Так торжественен, так странен

Танец балерин.

Так прозрачны, так воздушны,

Что не до речей.

И течет, течет мне в душу

Музыки ручей.

И порхают балерины

Снегом в гроте штор,

И мелькают пелерины

Парусами в шторм.

И любовь, с ее кокетством,

В новогодний бал

Вдруг врывается мне в сердце,

Как волны обвал.

Много-много лет подряд,

Зябко кутаясь в одежды,

Я сажаю Белый сад —

Искренности и надежды.

С неподкупностью мечты

Я смотрю, чтоб явью стали

Недоступные цветы

Исповеди и печали.

Ежедневно наперед

Вижу я: среди случайных

Помыслов моих растет

Яркость слов исповедальных!

Яркость детской доброты

И любви неизгладимой!..

И неважно, что цветы

В том саду

Для всех незримы.

Лишь для Бога, в снегопад,

Зябко кутаясь в одежды,

Я сажаю Белый сад —

Искренности и надежды!

Я попрошу ненавязчиво

Вяще Незримого:

«Дай мне коня

Настоящего,

Золотогривого!»

И к небесам,

Озаренным зарею —

Знамением,

Дай проскакать

По лесам

Золотым сновидением!

Дай разбудить

Мысли спящие,

Сердце ли дивное!

Блеском коня —

Настоящего,

Золотогривого!

Правдою слов

Не без странности,

Небыли фразами

Дай мне сказать,

Что останется

Все ж недосказанным.

Я к тебе шел, как к Богу.

Шел с любовью к печали.

Две звезды над дорогой

Белый путь освещали.

И влюбленно-безумный,

И белесо-крылатый

Падал снег новолунный,

Падал снег виноватый.

И шептались несмело

Над землей-колыбелью,

Над пустынею белой

Темно-снежные ели.

Но молчали о многом

Не рассказанном небом

Две звезды над дорогой,

Занесенною снегом.

Светлый, тихий, чистый

Снег летит на ели,

Светом серебристым

Лунной акварели!

Ночью ветер будет,

Мы его не ждали,

Но давай не будем

Думать о печали.

Жили мы красиво

Или некрасиво?

Только мое сердце

Нынче молчаливо.

Словно ель да ива,

Постоим у окон,

Двое – сиротливо,

Двое – одиноко.

А на небе ветер

Бедствует бездомный,

Мир при лунном свете

Голубой и сонный.

Голубой и сонный

Снег укроет дали,

Чтобы нам не помнить

О своей печали.

Дом наш – остров, затерянный в море

И заполненный счастьем, поверь.

Дверь в него от беды и от горя

Охраняет мифический зверь.

И, пока охраняет ее он,

Будет море ласкаться у ног,

Будет все необычно и ново,

Будут дни без обид и тревог!

Гладиолусы, маки, нарциссы

Оживут на обоях, и как!

Вместо плеера – певчие птицы!

Транспорт – пара морских черепах!

Незакатное солнце дурманит.

Все приемлется радостным сердцем!

И со львами целуются лани,

А в углу – Богоматерь с младенцем!

Ну а если ватага историй

К нам придет, не откроем мы дверь.

Дверь на остров, затерянный в море,

Охраняет мифический зверь.

И, пока не уйдет он от двери,

Будет каждая мелочь велика,

Буду верить я всякому зверю,

Воспевая свою Эвридику.

Все чаще в церковь захожу.

Все чаще там ее встречаю.

Не знаю: Богу ли служу,

Иль душу дьяволу вручаю?

Какие сердцем правят силы?

Ведь чувства зыбки, мысли шатки:

Крещусь на «Господи, помилуй!»

И на нее гляжу украдкой.

Она, серьезна и печальна,

Стоит у Иверской иконы

И молится, кладет поклоны,

Как бы меня не замечая,

Самозабвенно, не рисуясь.

И нет меж нами даже дружбы.

А я пропал, я ей любуюсь,

Под «глас шестый» воскресной службы!

Но чувства зыбки, мысли шатки —

Вот и она, хоть ей неловко,

Посмотрит на меня украдкой

И отведет глаза, плутовка.

А я, серьезен и печален,

Как бы ее не замечая,

Прокуренный, прожженный пьянством,

Стою пред образом Казанской.

Не знаю, Богу ли служу,

Иль душу дьяволу вручаю:

Но чаще в церковь захожу,

И чаще там ее встречаю.

Зажигают церковные свечи,

И звучит церковная музыка,

И ведет коридорами млечными

Лабиринт ее всех вольных узников.

Нас пленяют красивые сны,

Звукоряда, и, господи боже,

Мы летим в небе Вечной весны,

Зная то, что летать мы не можем.

И открытое нам нас страшит.

Чем – не знаем, но в музыке этой

Неизвестные грани души

Отвечают мистическим светом…

И глаза твои слез полны,

Просветленных не Бахом, не Верди…

Ты не веришь в красивые сны,

Но ты слышишь и помнишь о смерти.

Словно малые солнца в ночи,

Догорают церковные свечи…