Александр Бренер - Орфей! Орфей!

Только звери в моём детстве были ласковыми и странными.

А вольготно мне было только в зарослях парка Горького.

Поэтому молюсь:

Гоголь когда-то сетовал: «Перо всё время тычется в запрещённые места».

Это и хорошо.

Вспоминаю со стыдом.

У меня была возлюбленная.

Звали её Венера Улдашева.

Она была настоящая Венера – площадная и небесная.

Смуглая красавица с фиолетовой промежностью.

Полу-узбечка, полурусская.

Я прилип к ней, как пиявка к недужному.

Не хотел вылезать из её влагалища.

Но она мне изменяла чуть ли не каждый день.

Или лучше сказать: ЕЙ НЕ ХВАТАЛО МЕНЯ.

Ведь Венера в любви – ненасытная.

О, какая она была ненасытная!

От неё исходило дикое благоухание.

Как от вспоротой самаркандской дыни, пролежавшей на солнце целый день.

Один мой знакомый сказал:

– Как ты ходишь с ней? От неё воняет пиздой!

Ну и что?

Во-первых, не пиздой, а чудными чреслами.

А во-вторых, мне это нравилось.

Я любил нюхать её влагалище.

И подмышки, и ступни, и ушные раковины.

Я любил их лизать.

Но она изменяла мне!

Такова уж сущность Венеры – и ничего тут не поделаешь.

Это как солнце, которое палит.

Она трахалась с разными молодыми мужчинами.

По три-четыре раза в день.

Иногда сразу после нашего с ней свидания.

Я это точно знал.

Как?

А в окошко за ней подглядывал!

По ночам приходил к её бараку и подсматривал.

Наблюдал, как она с ними трахается.

И слышал звуки их соития:

– Яб-юм!

– Юб-ям!

– Ям-юб!

Да, я соглядатайствовал!

Шпионил за ней, выслеживал.

Как какой-нибудь фельдфебель, полицай, чекист.

Как какой-то моссадовец или гестаповец.

Одним словом: фашист.

Микрофашист.

И потом я ей скандалы закатывал!

Венеру попрёками донимал!

Мол, почему она не только со мной сношается?

Почему с другими якшается?

Почему отдаётся кому-то ещё?

Я, сукин сын, её ревновал.

И в пылу скандала ударить мог!

Пощёчину дать.

Толкнуть.

Вот такой злодей.

Собственник и фашист.

Она, видите ли, изменяла мне!

Однажды, в ответ на мои обвинения, она заметила:

– Ты что – фашист? Или просто дурак? Прекрати это.

И быстро скинула с себя сарафан, чтобы показать себя голую.

Я, конечно, остолбенел.

Когда она была голая, я забывал обо всём.

В том числе и о её прелюбодеяниях.

И прыгал на неё, даже не попросив прощения.

Она легко прощала меня.

На самом деле в ней жила душа иеродулы.

ИЕРОДУЛА – так в Древней Греции называли служительниц богини плодородия.

Эти девушки занимались любовью с приходящими в храм мужчинами.

Существовала ведь священная проституция.

Существовала метафизика соития.

Были жрицы божественной похоти.

Были храмовые совокупления.

Были мистерии с запахом умащённой промежности.

Была Афродита – площадная и небесная.

Её жрицы отдавались чужестранцам и странникам.

Об этом можно прочитать в интернете, если кому-то захочется.

Но лучше – в серьёзных исследованиях.

Лучше читать Бахофена.

Впрочем, всё это не то.

Следует просто сказать: БЛАЖЕННАЯ.

Следует просто сказать: МИСТЕРИЯ.

Венера Улдашева была великой дарительницей.

И ничего не просила за свои дары.

Этой Венеры уже нет на земле.

А если и есть, то не та.

Небеса померкли, площади разворочены.

Впрочем, площади всегда были мерзкими.

Всё лучшее происходило среди деревьев и в траве, а не на площадях.

Именно благодаря Венере (и своей матери), я и понял, что во мне засел фашистский глист.

И сосёт, сосёт.

Как Злой Дух, угнездившийся в Уильяме Берроузе.

Я знал, как этот глист выглядит: точно как мои кишки.

И как мне от него избавиться?

Неужто носить в себе до конца?

Бог ты мой!

Так скорей же приходи, конец!

Если б я стал рассказывать обо всех своих микро-фашистских выходках, это заняло бы три толстых инкунабулы.

Чего я только не натворил!

Дрался.

Воровал.

Принуждал.

Намеревался убить (не раз и не два).

Ел зверей.

Насиловал (себя, свои и чужие мысли, слова).

Оскорблял.

Ревновал.

Надругался над чужим творением.

Завидовал.

Беспамятствовал.

Лгал.

И снова принуждал, дрался и воровал.

И не у кого больше попросить прощения.

Остановлюсь на самом, пожалуй, вопиющем безобразии.

В какой-то осатаневший период своей жизни я начал плевать на людей.

Буквально, физически.

На первый взгляд, это было частью моей художественной деятельности.

Ведь я заделался художником.

Но в действительности это происходило потому, что я слышал голос, науськивавший: «Иди и плюй!»

Сам бы я вряд ли до этого додумался.

Но голос требовал!

Думаю, это был голос того зелёненького Гитлера, которого я проглотил, сунув нацистскую марку в рот.

Он зудел, как комар в ночи:

– Ззззыыыыы!.. Ззззжыыыы!.. Иди!..

В сущности, я слышал голоса всегда.

Хотя я не психически больной.

Но и не «нормальный человек».

Многие вполне здоровые люди слышат голоса.

Идёшь по улице и вдруг откуда-то:

– Са-аашенька!

Но голос голосу рознь.

Бывают голоса блаженные, а бывают страшенные.

В раннюю пору жизни я слышал блаженный голос какого-то старика.

Он окликал меня – то ли с неба, то ли из глубин земли.

И я отвечал ему.

Это было хорошо.

Чей же это был голос в моём отрочестве?

Думаю, Достоевского.

Я его очень тогда любил.

Я его и сейчас люблю!

В детстве он мне нашёптывал:

– Чтоб исчезли твои горести, прикоснись к стволу вон того дерева. Прикоснись и озеленись!

Я шёл и делал, что он сказал.

Прикасался к карагачу, клёну или тополю.

К берёзе или яблоне.

Это удивляло моих друзей, с которыми я гулял.

Ведь я, как сумасшедший, отбегал от них посреди разговора, чтобы совершить ритуал прикосновения.

Они спрашивали:

– Зачем ты это делаешь? Что за дурь?

Уж не помню, что я им отвечал.

Знаю только, что прикосновение было безотказным средством от любых расстройств и неприятностей: от школьного ужаса, от скандалов с родителями, от подросткового уныния.

Это было священнодействие: прикоснуться к шершавому телу дерева.