Александр Малашенков - Чистый лист – 2. Обратная сторона

Время вскачь, пыль да сумрак, дорог перекрестки,
Сколько стерто подков, сколько загнанных пало коней.
Сладким соком любви кровоточат родные березки,
На могилах отцов, в тленном рубище скомканных дней.

Дымом пахнет рассвет, честь дедов на сыновьем пороге,
У промоленных троп, каждой пядью родимой земли.
Что хранит в глубине отпечатки дедовских ожогов.
Остужённых в потоках, что из глаз материнских текли.

Реки пролитых слез, что несут океаны печали.
В них стальные клинки закалялись на вечную жизнь.
Русским духом они, как печатью на веки скреплялись
И на честь дочерей самой смерти пред Богом клялись.

Вновь чужие волхвы, разбредаясь, громят обелиски,
Смотрит смерть в циферблат на преступников данных ей клятв.
А златая орда сучьих отпрысков, суть – одалиска.
Вместо сока берёз плещет в кубки нам Каинов яд.

Смертью выкован меч из предательств, из лжи, из обмана,
Из растлённых идей, покрещенных в желудочный сок.
Из двуличия фраз, с похотливою маской дурмана.
И с серебряных пуль, попадающих точно в висок.

В бледном свете луны, дева-ночь – одинокою птицей.
В заколдованном круге холодных сердцами огней.
Бьётся, выход ища, режет крылья о прутья зарницы.
Заключенная в страсть,
За чертою безгрешных теней.

В чёрном логове дней,
Заплутавшая узница лета,
На обугленных снах
С оголенной для солнца душой.
Взгляд ослепших миров,
Одурманенных дымкой рассвета.
В мегаполисах тьмы, с поизмятой, как простынь мечтой.

Звезды, совы, луна,
Луч тепла в каменеющих лицах.
Лишь шуршит пустота
Рваной кромкой неискренних слов.
В переулках судьбы,
Словно призраки в древних гробницах,
Бродят идолы тьмы
В опостылевшем крике часов.

Кто ты, птица ночи?
Брошен вызов всевидящим оком.
Рвет саму темноту твой пронзающий сущностью взгляд.
Из разбитых зеркал бьёшь по сердцу зияющим эхом.
Белокрылая ночь,
Чей ты ангел, закованный в ад?

Красные гвоздики, первый поцелуй,
Лето, ночь, зарница, сердце не балуй.
Взгляд на звездном небе заплутал в мечтах,
Грёзами сверкают мысли в облаках.

Как же ей признаться -думал мальчуган,
В душу кралось утро сквозь густой туман.
Но взревев мотором черные крыла,
Разметали грёзы взрывами до тла.

Хрупкая девчушка- поцелуй навзрыд
Станция – «разлука» губы холодит.
Напоследок тихо, скажет ей- «люблю»,
Ты пиши почаще, только не горюй.

Штампы на конверте девичьей слезой,
Следом запросилась хрупкой медсестрой.
Только и успела написать письмо,
Обвенчал их в поле вражий пулемёт.

Кровью пропиталась мертвая земля.
Возмужал до срока, на сердце храня.
Белый треугольник, строчек амулет,
Что назло смертям всем сберегал от бед.

Тропы выбирая сердцем наугад,
По судьбе петляя, шёл домой солдат,
Белый треугольник гимнастёркой скрыт.
Красные гвоздики. Поцелуй навзрыд.

Лентой отчаянья – гибкая юность,
Кружит над бездной времен.
В танце безумия жизни коснулась
Нежность, страстям в унисон.
Над беспробудно оглохшей вселенной,
Чувственной взвившись волной.
Вечности вызов – мечтой сокровенной.
Бросила хриплой струной.
Каплей хрустальной, безропотной странницей,
Мчащейся в сонм пустоты.
Трепетной искрой и Божьей избранницей
В блеске своей красоты.
Всплески мелодии в томные локоны,
Миру вплела вопреки.
Птицей взметнулась, мятежно безропотно
Над побережьем стихий.
Как ты прекрасна в своей безрассудности,
Хрупкая девочка-жизнь.
В танце своем на пороге безбрежности.
Только не падай-кружись

Он был одним из нас, так веско многих,
Извечный узник зазеркальных врат.
Король князей и властелин убогих.
Всевидящий – то друг, то супостат.
Так лживо прав, так искренен нелепо,
То горько чист, то сладок, как обман.
Затворник чести и кумир вертепа.
Любимец, созерцатель и тиран.
Несущий крест вселенских отражений,
Средь мечущихся странников миров.
Он знал в лицо победы с пораженьем
На роковом судилище часов.
Пленен на жизнь из зазеркальных царствий.
На преданность, на подлость, на войну.
Свободный узник, замкнутый в пространстве,
Влюблённый откровенно в тишину.

В толпе идущий неприметный мужичонка,
Лицо простое, а в чертах тех-вся страна,
Вдруг остановишься, и время лопнет звонко,
Когда из глаз чужих оскалится Война…

Седой парнишка, просто встреченный прохожий,
Глазами в пепле вдруг невольно обожжет,
И ты узнаешь этот взгляд, на тот похожий,
Что ты пытаешься забыть который год…

И память хлынет кровью вспоротого горла,
И всё забытое вернёт вдруг в разум твой,
Ты исподлобья поглядишь знакомо, гордо,
Как там, «за Речкой»*, в поиск шёл когда, и в бой…

Ты вновь, навьюченный, стоишь на перевале,
Туман в низинах, ничего не разглядишь,
И вновь погибшие друзья с тобою встали
Плечом к плечу. Ты в лица смотришь и молчишь.

И сердце выпрыгнет вот-вот, от осознанья,
Что вновь ты там, что рядом-вот они, свои!
Тебя слова коснутся, будто их дыханье:
«Ну здравствуй, брат! Как поживаешь, шурави**?»

Боль разорвёт на части, будто пули в спину,
И ты увидишь мир как будто с высоты,
Вдруг осознаешь, что смотрел ты сквозь витрину,
А отраженье – тот парнишка, это ты…

На тротуар упал, подумав, как же странно,
Хотел схватить губами воздух, но не смог.
Толпа раздвинулась брезгливо: «Вот же, пьяный»,
А над тобой, смахнув слезу, склонился Бог…