Александр Шатайло - Высокое сердце. Стихотворения

Cегодня солнышко взошло
над тёмною страной:
я Божий,
я Внеземной.

Полетит Высоко моё сердце.

Но хочется в небе
«мёртвой петли».

Чтобы было красиво
для нашей Земли.

Высокое Сердце.
У Бога оно.
Но

выполняется сложная «фигура».
Жизнь – это натура.

Пугачёв здесь ни причём.
Просто летаешь, и всё тебе нипочём.

Был бы крылат.
(Бог и это простит!)

Сашка-какашка
над миром парит!

Жизнь – это Высокое Сердце.
Сегодня Христу выходить
в открытое сердце:

Я – Мир.
Буксующий и буксир.
Всё во мне. Всё извне.
Я в недрах, я в жарком любовном огне,
мне мамонты снятся, галеоны на дне,
сегодня так чисто на радиоволне,
я в нересте, нежности, в рыжей копне,
я в нелюдях, смертниках, в их поганой слюне,
я в армии не был, но мужчина вполне,
Памела в бикини у меня на стене,
прорабы кричат – там, в вышине:
давай поднимай свои не-
боскрёбы, шагай по луне,
я к бочке пивной спешу по весне,
зимою я часто виден в окне,
я в каше, я в масле, в десятом блине,
душа не потёмки: стих равен длине
клинической смерти c концом – к Новизне,
но всю мою жизнь – невидимка во мне!

Не я – Ломоносов.
Не я – Шампольон.
Один Саня Григорьев.
У Лермонтова есть Пушкин.
Но нет у «Роллингов» Джонса.
Но в чём-то упрекает мужик.

Но день ещё не померк.
Но там, в поле тела, – страда!
Сердце – у рта —
микрофоном на Верх:

– Боже!
Я Человек.
Счастье моё навек!
Богу большое спасибо!
Кушаем плов,
кушаем рыбу.
Деток растим. Живём понемногу.
Молимся Богу.

А ещё посещаем библиотеку.
Всего не прочесть человеку.
И всего не найти.

Потому
и открылась в груди
интереснейшая читальня.
Нет, я не Бальмонт*,
я другой, —
я умер бы везде,
но на Земле – Реальней,
здесь Бог воскрес,
здесь Сердца бой…

Здесь сердцу – Даль.
Здесь – Ожиданье:
Святая Церковь ждёт
Христа назад.

Я в Даль смотрю:
честны мои признанья
живому сердцу,
чем сегодня я богат.

Я тоже Жду,
мой Брат, моя Сестричка!
Я каждый день летаю
на вокзал:
а дома – видео с «клубничкой»,
и газплита,
которую засрал.

А по-библейски мы не можем,
мы сложные,
тяжёлые,
на солнышке лежим.

Давайте Господу поможем,
давайте Господу поможем,
войдём в режим —

дорог, больниц,
автобусов, котельных,
поймаем такт
Высокий наконец.

…Бог бился над Землёй,
но вдруг устал смертельно:
«Не знайте Ничего.
Вот вам Начало и Конец».

Ты слышишь, милая букашка,
как крылышки твои, бычок?

Нет, не похожи
строчки на подтяжки…
На стенке «зайчик» —
зеркальцем пускает Бог!

Сердцем, как мечом Звеня,
я на святых не ропщу…
Люди, простите меня,
если удар пропущу.

* «Я жалею, что жил на Земле» (К. Бальмонт). —
Прим. автора.

Сердце,
почувствовав вдохновение,
требует строчек, сердцебиения.

О, сердца авралы!
Своего – мало.
Беру
у Христа,
у Нашего Бога,
беру у Лазо
премного,
беру
у Пиаф,
беру
у Тукая,
Есенин
был прав,
но хочется рая.
Доколе ходить
по берегу моря?!
Нудить и нудить:
«Отдайте мне Борю!»
Никто
не вернётся.
Никого
не вернут.
Добавочных порций
земных
не дают.
А я доедаю
с тарелок людей.
И вес
набираю,
и сердце
острей.

Беру
у Жигулина,
беру
у Барто,
полно
у Никулина,
хоть нам
и смешно.

Не скиснет Тушновой
берёзовый сок!
У Любы Орловой
в духовке пирог.

О, моря авралы!
Борьба на борту.
Но даже Харламов
присутствует тут.

Но даже Покрышкин
расстрелян как лох:
вдруг к «фоккерам» вышел…
подставил свой бок…

Так что же, так что же,
планета Земля?!
Ты Небу пригожа.
Ты всех нас положишь…
Наверно, не зря!

Наверх всех свистая,
ты всё же иная —
какая, не знаю…
Но всё же моя!
…

О, Боль моя!
Ты жизнь иная!
И верю, верю я,
что есть они…

объятья рая.

И вертится Земля.

Земля мой клубок распутала.
«Советским Шампанским» вынесла.
Сама же ходит в распутницах,
в домыслах да в вымыслах.

Потягивается Дюймовочка,
купается в росе.
Горит на дне икорочка,
и поцелуй от солнышка
горит на карасе!

Земной коры пригорочки
приманивают След.
Я на Земле не ради «корочки».
Я на Земле, как в ремесле.

Я делаю на Земле свой дух.
Ещё одну марку – в коллекцию.
И мой белок не протух,
и свет мой не знает электриков.

Я на Земле,
как джигит в седле.

Я на Земле,
я на Земле
с утра уже навеселе.

Я выйду к земным просторам,
как к нежной мечте своей, —
и рядом не щёлкнут затвором,
не взмоют птицы с ветвей.

Не будут мочить в сортире
ни в Грозном и ни в Кремле.
Пушинками станут гири,
покатятся по земле.

Уйдут все тёмные власти.
Но с ночи останется след:
повадятся к нам напасти —
из прошлых прожитых лет.

Я вспомню… моргну стакану.
(Оставит записку жена.)
Жена тараканья прильнёт к таракану:
– Любимый, нам квартирка нужна!

Берите,
пока я добрый,
берите, пока чумной…
А бабы… не все они кобры,
вернутся они домой.

А я заночую у бога
(богат раскладушками бог).
Лежит и не спит Серёга,
уставился в потолок.

Джордано ответа ищет,
опять на костёр восходя.
И бог на него не свищет,
но гонит под струи дождя.

Допытываю Валентина:
– Куда ты?
– На новый срок.
Просить ещё десятину…
Да услышит меня бог!

Володе вернули гитару —
он был на себя не похож.
И Кедрин не ждёт удара,
но прошлая жизнь, как нож…

И, вновь открывая рану
в божественном доме без сна, —
толкаю звёздную раму —
выпрыгиваю из окна —

на землю, где плавать учился,
но бросил и уже не пойду,
но в плаванье смело пустился,
включая свою частоту.