Александр Рогачев - письмо без адресата

Найти в холодной глуши
избушку, что в ветках застряла,
вылезти там, где даже гроши,
замен не дадут одеялу.
Деревья тогда, шумом своим,
ум щекотать твой не станут,
только в окне чокнутый мим
скажет тебе, что ты замкнут.

Сжигай холодные письма,
бросай их в жерло печи,
сжигай, как осенние листья,
как признаки бывшей любви.
Порви их своими руками,
и крылья без перьев оставь,
втопчи все в землю ногами
миром сама своим правь.

Я закрываю свои глаза,
я вдыхаю холодный воздух,
по стенам вьется лоза,
и в море ходить уже поздно.

"Любовь живет три года", -
сказал когда-то Бегбедер,
но не моя порода
любить, пока не надоел.
Как можно было "сбросить" память
и позабыть то все тепло?
Себя в углу оставить таять
и горевать, что все прошло?

Я боялся умереть,
пока не не встретил боль,
когда схватила сеть,
и в жизни ноль.
Читая Бродского
не спал,
рисуя лозунги
ломал
мечты для мира,
но дыркою от сыра
я стал.

Собери мой пазл души,
прочитай историю меж строк,
и моё дыхание в тиши
послушай, я еще не смолк.

Разбирая в сотый раз
каскад эмоций, склады фраз,
листая плоскости из книг,
творя себе в ночи тупик.
Ты рвешь себе не те цветы,
тебе кричат, что только ты
убьешь дракона на лету,
коня поймаешь на скаку,
а ты лишь только выдал смех
и рядом вновь твой смертный грех.

Меня не учили являться хорошим,
бегу я вперёд, стирая подошвы,
бегу я вперёд, сшибая прохожих,
бегу я вперёд, ведь столько похожих
и мыслей, и действий, и слез.
Зачем я родился в мире из грёз?

Над белым туманом с оранжевым небом
за лесом, который виден слегка,
мне очень хотелось стать самым первым,
кто вверх улетит, как стальная стрела.
Решая разбиться, порвав оперенье,
но в нужный момент обратиться в волка,
найдя для себя в серой шерсти спасенье,
уйти далеко и не зная куда.

Снова с головой в прорубь,
снова у порога голубь,
снова кровь в ладони,
ты это сделала. Стоит?

Мой мир внутри, по сути, прост:
февраль внутри, снаружи грозы,
куда-то в даль построен мост,
там тихий холод, в небе розы.

Не видел глаз, что были б глубже,
и не родилось сердце еще чище,
ее улыбку отражают лужи,
и смеху подражают даже крыши.
Ее походка пробуждает нежность,
а талию так хочется обнять,
она рождает всей собой беспечность,
и каждая девчонка хочет такой стать.
А я ее ночами обнимаю,
и даже если рядом ее нет,
я ночью, как собака, в небо лаю
и мысленно дарю ей весь свой свет.

На инеи рисунок пальцем
под белым выдохом тумана.
Она сказала тихим танцем,
о том, что плакать перестала.
Туман дыхания растаял,
и слезы блестками застыли.
Он ей кричал: 'Ты мне чужая'.
Улыбки здесь под слоем пыли.
Картины молча отвернулись,
а кухня пахнет крепким виски,
и края нет у мерзлых улиц,
на полке память пачкой дисков.
Он просто хочет к ней вернуться,
увидеть блеск знакомых глаз,
и без знакомых всем напутствий
уехать с ней, давя на газ.

На холодной осенней брусчатке
уставший, слабый и слепой,
с пятном тебя на всей сетчатке
иду на медленный убой.
Иду и плачу тихо-тихо,
хоть очень хочется кричать.
И утащило меня лихо
туда, где стоит замолчать.

Моя дорогая Зайка, моя любимая девочка,
сегодня твой день, на котором не ставится точка,
сегодня тот день, когда все для тебя, даже звёзды,
сегодня тот день, когда спать ложиться можно поздно,
сегодня тот день, когда на лицах всех улыбки,
сегодня тот день, когда в аквариумах танцуют рыбки,
сегодня все для тебя и твоего счастья,
все для тебя и сегодня не будет ненастья.
Так, я о чем? Кажется, немного отошел от темы,
я же писал письмо, а пришел в дилемы:
написать тебе все, что блестит серебром,
либо лишь то, что скопилось, как ком,
и просится вновь из головы на бумагу.
Все, я решил, проявивши отвагу,
написать тебе все, что так долго хотел -
я будто б профессор. Доска, в руках моих мел.
Дорогая моя, вернемся к началу,
в холодный тот май, когда сердце кричало,
экзамены, помню, давили тогда,
поступление, баллы пугали всегда.
Помню я те несмелые письма,
что собою заполнили, как осенью листья,
все мои мысли от края до края,
и вот наступило 19 мая.
(Да, я заметил, что ритм не такой,
но все же за стих я доволен собой)
Ты тогда согласилась, широко улыбнувшись,
тихо вдохнула, в плечо мне уткнувшись,
ты светилась тогда, как солнечный луч,
разогнавший по небу серость с холодом туч.
И дальше пошло все будто по маслу,
после занятий ты ждала меня сразу,
и мы за руку начинали идти.
(Здесь есть начало в нашем пути)
Еще я помню дождливый тот день,
когда с облаков огромная тень
упала на землю, создавши погоду,
что водою с небес, принесла всем невзгоду,
А мы с тобою раскрыли свой зонт
и вместе пошли на грозовой фронт,
замявшись лишь у самых дверей.
(Тогда твой поцелуй меня сделал сильней)
Еще, улыбаясь всегда вспоминаю,
снова грозу, от чего же, не знаю.
Тогда мы с тобой бежали быстрей,
чем воду лил с небес Водолей.
Промокли до нитки, но жутко довольны,
ведь были, как птицы на небе мы вольны,
потом полотенца на нас надевали,
пока одежду мы выжимали.
И думаю я, что пора уж кончать,
хотя очень много еще можно сказать.
А сейчас я скажу, точней напишу,
еще парочку слов, хоть совсем не спешу:
дорогая моя, тебя с твоим днем,
пусть яркие краски пылают огнем,
ты всегда улыбайся, ведь улыбка твоя -
то теплое солнце, что греет меня.
Будь добра, весела и глаза пусть горят,
отпусти все расстройства, пускай говорят,
что жизнь не игрушка и сложная штука,
а ты, с наступлением нового утра,
широко улыбнись и лицо подставь солнцу,
открой по шире в доме оконцы,
и ветру навстречу песню пропой,
что этот мир абсолютно весь твой.

Любимая, держи же новое письмо,
что в голову мою случайно забрело!
Хочу сказать, что много был неправ,
хоть ясно уверял, веревка та – удав.
Расстраивал тебя по глупости своей,
и вряд ли стал от этого сильней.
Да, я дурак, совсем с тобой не спорю,
но глупым лишь признанием ты не поможешь горю.
Поэтому сейчас, ходя по лужам парка,
ой, городка (подведена здесь справка),
я думаю о том, что нынче натворил
и прямо пред зачетом, тебя я огорчил…
Ты верно помнишь тот пыхтящий поезд,
сейчас в нем очень много пустых мест.
Все потому что он пришел в пункт Б,
и дыма уж давненько не было в трубе.
Да, я в Испании, что так давно мечтал,
прошел весь путь, не показав оскал
всем тем гиенам, что мне мешали плыть,