Александр (Саша) Немировский - Предисловие к Мирозданию

Всё далее – провалом
в памяти. Промчалась вечность —
я всё тоскую.
Воспоминанье до сих пор во мне болит.
Её душа
мне позже встретилась. Увы, она не перешла.
Не слилась с половиною
своей. Не стала ангелом.
Проходит цикл – и снова вся в крови,
а после возрождается невинной.
Я жду её, надеюсь, трепеща, что жизнь получится.

Да, так бывает и, не говори,
примеров много, все бесконечно крутятся.
Но что там было дальше между вами?
В чем назиданья суть?

А суть в предательстве. Мы вместе тёплыми ночами
жили.
Нам сад был крышей,
стенами, уютом.
Сквозь ветви, взглядом высшим
кластер
звёзд смотрел, как мы в одно
с ней превращались существо.
Тела сплетались тёмными часами,
пока не наступало утро.
Так до восхода пот наш
орошал искусственную почву на террасах.

Мы продолжались с ней почти что год,
но раб не может развлекать принцессу вечно.
Так кречет,
наигравшись с мышью,
её в конце концов съедает. Что и вышло.

Она была на выданье. Мы стали старше,
когда ей заменили распорядок дня,
добавили забот, охрану.
Стражник
постоянно, как тень, за ней ходил.
Следил,
да время складывал или, отняв,
считал её минуты отлучений,
причины находил,
чтоб быть недалеко.
Она ж ко мне в своём влеченье
поостыла. Всё как всегда. Почти клише.
Земля садов,
покрытая подстилкой, стала жёстче.
А дальше – больше:
моя к ней ревность без причин,
к её занятиям, к её предназначенью править.
Представь, как пара в неглиже
вдруг громко отношения чинит.
Нам бы убавить
громкость. Но, увы! Забытьё, непру́ха.
Мы были пойманы, я лишь успел повязкою
прикрыть её бедро,
пригнуться,
как получил удар. Когда ж очнулся,
охранник тот с блестящим топором
стоит, она же за его спиной скрывается
и что-то шепчет в ухо.

Он улыбается,
и гнев в его глазах
блестит под звёздами, и тихо так,
что слышен запах крови, ещё не пролитой,
но закипевшей до предела.
В той тишине она сказала в голос,
что я напал с угрозами.
Что было больно то,
что я ей сделал,
что принудил и даже протянула пояс,
надорванный
колючей веткой. Но, кроме
этой сомнительной улики,
я сам себе был обвиненьем.

Пронзён её наветом, стоял с поникшей головою,
преступленья тенью.
Ведь я не знал тогда, как мир устроен.
Наивно промолчал и подавил испуг,
хоть уничтожен был её словами,
лишь смелость —
всё что оставалось.
И я старался показать, что нет, не трушу
небытия, мучений, боли, пыток.

Да, понимаете ли друг,
смерть тела
всегда имеет в перспективе душу.
Но в юности, когда избыток
и сил, и соков, кто ж верит в смерть?

Заметь,
ты сам назвал небытиё. Тот стражник,
что меня убил, спустя мгновенье,
его я так и не нашёл.
Мы разминулись на кругах реинкарнаций.
Я слышал мненье,
что он стал ангелом, одним из старших,
в конце концов.
А если так, то нечего пытаться
узнать мне имя иль лицо.

Когда сливаются в одну две части
разные души, то ангел новый будет чист
от шрамов прошлых злых деяний.
Всё что саднит – лишь память о событьях,
К нам имя новое приходит, как наитье,
освобождая от былых страданий.

Но что вздыхать. По меньшей мере,
её охранник был жесток.
Но что б она, и с радостью смотрела расчлененье,
устроенное этим зверем?
Как моё тело, за куском кусок
окровавле́нный,
летело в пропасть? – не ожидал. На их животное
влеченье
моя душа уже глядела, отстранясь,
уже покинув оболочку.
Как после ими овладела страсть.
Как стражник, с ней совокуплённый,
рвал ту её накидку в клочья,
весь в забытьи, что жизнь он о́тнял.

Я б отомстить ему хотел. Сейчас, сегодня.
Хоть это больше память, нежели боль.
Века прошли, и ангелу негоже
спускаться в месть. На кой
мне эта справедливость, когда ни человека больше,
ни души.
А всё же что-то сердце хочет.
Воспоминание о зле живёт, першит.

Среди всех прочих
моих жизней есть не одна,
где я был воином. Однако,
рассказ во мне разбередил виденье.
Рубака
старый, хижина, крыльцо.
В смятенье
женщина с богатой
свитой перед ним остановилась.
От свиты отделилась
и к нему бежит, лицом
скуластая девчушка,
с косичками, лет десяти.
Он смотрит пристально в её глаза,
под дужки
тёмные бровей, и видит в ней себя.
Чуть позади —
пейзаж: плато, каньона край, и дальше радуга над
пропастью
цветным горбом.
Ну что сказать?
Тот воин – бывший я,
но это о другом.
Довольно глупости.
Как ты заметил, давно уж нет ни тела, ни души.
Лишь прошлое живёт воспоминаньем,
и то, как будто не про нас.
Так что решим
мы с перенаселеньем? Точнее, со странным
качеством к нам приходящих душ?
Мы станем
делать, как и в предыдущий раз?
Опять война, чума, «испанка»?

Спокойно, друг мой. Бери перо и тушь,
вот банка,
и вот неразрываемый пергамент для приказа.

Давно я размышляю над проблемой.
Не так всё худо.
Нам нужно маловероятное событие – непобедимая
зараза,
но из природных компонентов.

Ты говоришь про чудо?

Да, но про отрицательное чудо.
К примеру, вирус,
состоящий из агентов,
частей, почти несовместимых,
а всё ж, теоретически возможных вместе слиться.

Одномоменто,
как в цепочку эшелон,
когда б условия невероятные сложились.
Такую дрянь, чтоб в воздухе носиться
могла и, чтоб при этом поражала тяжело,
опасною болезнью
часть населения,
но небольшую, так, процентов десять.

Из заболевших, отобрав немного слабых,
тех вовсе насмерть жалить.
Внедрим идею эту в голову учёным
какой-нибудь одной державы,
стремящейся к господству.
Пусть мысли сами к ним пришли бы, как бы.
У Уравненья жизни есть такое свойство.
Приглушим пару коэффициентов чёрным,
а эти, посмотри, и эти, – поменяем местом.
Баланс останется, а чудо – всё. Уже пошло
в работу. Поток живого
помельчал у берегов.