Дарёна Хэйл - Сказки Подреберья

Огня не удержат двери с семью замками и окна с резной решёткой (я проверял). Она убегала в чащу играть с волками и выть на луну с лохматых таёжных скал. Её научили волки ходить по следу, держаться по ветру, дичь загонять в обрыв… Она убегала в чащу зимой и летом. Её не удержишь, что-то там запретив. Огню не помеха крики и обещанья, лавину не сдержит слабый людской забор.

Шептались вокруг вельможи, тряслись крестьяне:

«Правителя дочка… Боже, какой позор!

Правителя дочка. Нет неужели средства закрыть её в башне, крепких приставив слуг?» Всё просто. Она меня умоляла с детства: достань мне волчонка, папа, найди в лесу. Волчонок был рыжий, смышлёный, смешной, лобастый, лишь правую лапу волок за собой как прут… Он с первого раза умел распознать опасность – и первым был ранен, когда разгорелся бунт. Пусть бунт был подавлен – быстро, но я не знаю, куда подевался рыжий, что всех верней.

Волчонок пропал. А дочь отыскала стаю –

и вот уже лет пятнадцать играет с ней.

Волчонок пропал. Таким нелегко в природе: и цвет слишком ярок, и рана-то глубока… Я должен был быть умнее, но происходит лишь то, что у нас отвадить кишка тонка. Мне с первого дня дороже всего на свете моя Ярослава – пурпур, лазурь и кровь. Её научили волки идти по следу, с чего бы и мне идти поперёк волков? Её не удержат слуги и двери башни, досужие разговоры то там, то тут…

А я просыпаюсь ночью. Мне просто страшно,

что как-нибудь душным летом за ней придут.

А я просыпаюсь ночью, дрожа от жути, но вилы крестьян не самый мой жуткий страх. Сказали гонцы, признались чужие люди, что викингов парус замечен в моих морях. Кто видит драккар – бежит, что сверкают пятки. Кто в битве столкнётся – тут же идёт ко дну. Правителя дочка играет с волками в прятки и нет сыновей, способных вести войну. И нет для войны ни войска, ни арсенала, мы мирные люди и жизни хотим простой…

Я вижу их парус. Время, увы, настало.

К моим берегам причалил Рудольф Хромой.

Я вижу их парус в небе закатном ясно. Я чувствую холод и близость поющих стрел. И волосы ярла, как кровь, отливают красным, и красным от крови мерещится мой удел. Судьбу не удержат двери с семью замками, курносая тоже выбьет врата плечом… Правителя дочка играет в лесу с волками (а ярл Рудольф хромает, как тот волчок). Не склонит колен пред золотом и камнями, его не подкупишь – это не тот народ.

Трясутся вельможи и громко кричат крестьяне:

«Отдай ему дочь – пусть в жёны её возьмёт!»

Отдай ему дочь (такую ничуть не жалко, а он же чужой, не знает её изъян). Она застывает – статуей, гнутой палкой, моя Ярослава: пурпур, лазурь, сафьян. Крестьяне молчат. Вельможи теряют лица. От жгучего страха я обмираю сам. Моя Ярослава, смелость лесной волчицы, подходит к нему и смотрит в его глаза, а после целует, шею обвив руками, поднявшись на цыпочки…

Мир удивлённо смолк.

А дальше вы догадались, наверно, сами:

Рудольф – в переводе

попросту

«рыжий волк».

Делать нам нечего. Светят звёзды. Хочешь сыграть в игру или послушаешь сказку просто? Ладно, мой юный друг.

…Где-то за тридевять перекрёстков, там, где не знали зла, вся в кружевах и искрящих блёстках, девочка шла и шла. Девочка в сланцах и платье ярком, с сушкой, куда же без. Воздух ложился на плечи жарко, тихо шептался лес. Девочка шла по лесной дороге, сушек несла пакет. Краем легко щекотал ей ноги плащик малине в цвет. Девочка в сланцах и ярком платье, плащик – акрил и шерсть, шла то ли к бабушке, то ли к братьям через дремучий лес…

Слышал уже, говоришь, об этом? Тише, мой юный друг. Звёзды, конечно, ещё всё светят, ближе садись к костру.

Было, наверно, начало лета, как и сейчас, гляди. Девочка – плащик смешного цвета, бусики на груди, кружево, солнце, мечты и блёстки, – шла по тропе одна. Там, где с речушкой сошёлся мостик (в речке не видно дна), девочка встретила волчью стаю… Не испугалась, нет. Только шагнула поближе к краю, крепче держа пакет. Сушки волкам ни к чему, конечно, что тут ни говори. В тёмном лесу просыпался вечер, сизый туман парил.

Девочка в сланцах и платье ярком цвета лесной травы шла то ли к бабушке, то ли к братьям – да не дошла, увы. Сколько осталось до их порога, это вопрос пустой. Волчий вожак ей уткнулся в ноги серою головой, и изменилась единым разом вся её жизнь, смотри… Вот она тянется к волку сразу – что-то поёт

внутри. Вот осторожно рукой дрожащей гладит пушистый лоб. Вот без оглядки уходит в чащу – мимо привычных троп.

В термосе стынет какао сладко, время уже к утру. Девочка эта – моя прабабка. Страшно, мой юный друг?

Бойся, не бойся… Оно не важно. Смелый ты, говорят. Видишь, как звёздами в этой чаще волчьи глаза горят? Видишь, как звери подходят ближе, тесно смыкая круг? Это игра: полюбить и выжить. Хочешь сыграть в игру?

Волк обернулся не принцем, что ты, просто другим собой: жадным до ласки и до охоты, верной её судьбой, парнем с глазами острей кинжала, с сердцем цветов нежней. Девочка с волком навек осталась, волк навсегда был с ней. Так мне потом рассказала мама (ей рассказала мать): звери не знают в любви обмана, если уж выбирать – то навсегда выбирать и только… Спаяны две души.

Видишь, из леса выходят волки. Страшно тебе, скажи?

Я попрошу их остаться в чаще, не подходить к костру. Губы твои всех на свете слаще. Страшно, мой юный друг?

Волки навек выбирают пару, силой тут не возьмёшь. Если ты скажешь, я просто встану – и убегу под дождь.

Я попрошу нашу стаю скрыться, трогать тебя не сметь…

Хочешь остаться в лесу с волчицей?

Ну, юный друг, ответь.

Я знаю это, как знают правду, что вбита в кожу и в кровь влита: когда предснежным хрустящим ядом придут осенние холода, сожмут мне рёбра и сдавят сердце, мороз мешая с моей слюной, тогда ничем не смогу согреться (никто не сможет согреться мной). Я таю снегом на тёплых пальцах и стыну льдами в кругу огня:

ко мне – дикарке! – не подобраться…

Ну, приручи, приручи меня!

Я прячусь в листьях плакучей ивы, в зелёных кронах простых берёз, и не кажусь на глаза счастливым (не доверяю не знавшим слёз). Ворую звёзды у небосвода и прячу волку-соседу в мех. Лесная нимфа, дитя природы, мне место в сказках, да не во всех, а в самых грустных и безнадёжных – и непременно с плохим концом.

Тебе, наверное, будет сложно

наутро вспомнить моё лицо.

Тебе, похоже, совсем несладко, раз ты решился ко мне прийти, остаться на ночь в тени распадка, где даже звёздам нельзя светить, и улыбаться в мои ключицы, и целоваться до вспухших губ, и на рассвете со мной проститься… А отпустить тебя я смогу? Смогу, конечно, и дам в дорогу звезды осколки, пыльцу цветов.

Взамен прошу я не так уж много.