Бенедикт Лифшиц - Полутораглазый стрелец

Но не один лишь облак синий, -

На мутное упавши дно,

Шпилем стремительным Трезини

Пронзил мне сердце заодно.

И днесь, когда пятиугольный

У льва из лапы выбит щит,

Твоих скорбей участник вольный

С тобою казни предстоит.

Не удержать в раскрытом горле

Распятой птицы смертный крик,

Не отвечать на клекот орлий

Иною речью, чем привык.

В угаре тяжком пьяных стогнов,

С безумной жизнию вразлад,

Пред чернию пою, не дрогнув,

Императ о рский Петроград.

Все тем же величавым ладом

Свои струи ведет Нева,

Все тем же легким веет хладом

Кронштадтский ветр на острова.

Все так же сладостна дремота

Пресветлой ночи - и гранит,

Неуязвимый, не хранит

И признака переворота.

И, все еще возглавлена

Моей Медузою, доныне

Ея взыскует благостыни

На смертном гноище страна.

Как будто эта над Невою

Не всуе замершая длань

Плеснет отсель водой живою

И медный глас раздастся: встань!

Я знаю: в мировом провале,

Где управляет устный меч,

Мои стихи существовали

Не как моя - как Божья речь.

Теперь они в земных наречьях

Заточены, и силюсь я

Воспоминанием извлечь их

Из бездны инобытия.

Пою с травой и с ветром вою,

Одним желанием греша:

Найти хоть звук, где с мировою

Душой слита моя душа.

Он мне сказал: «В начале было Слово…»

И только я посмел помыслить: «чье?»,

Как устный меч отсек от мирового

Сознания - сознание мое.

И вот - земля, в ее зеленоватом,

Как издали казалось мне, дыму,

Откуда я на тех, кто был мне братом,

Невидящих очей не подыму.

Как мне дано, живу, пою по слуху,

Но и забывши прежнюю звезду,

К Отцу, и Сыну, и Святому Духу

Я вне земного времени иду.

Декабрь 1919

Не обо мне Екклезиаст

И озаренные пророки

Вам поклялись, - и не обдаст,

Когда окончатся все сроки,

Меня ни хлад небытия,

Ни мрак небесныя пустыни:

Пред Господом предстану я

Таким, как жил, каков я ныне.

Расторгнув круг семи планет,

Куда от века был я вброшен,

Не о делах моих, о нет,

Я буду в оный час допрошен.

Но в совершенной тишине

Первоначального эфира,

В прамусикийском слиты сне,

Мимо пройдут все лиры мира.

И если я свой дольний стих

Всегда слагал во славу Божью,

Не опорочив уст моих

Люциферическою ложью, -

На страшном для меня суде,

Приближен к лирному Синаю,

В богоявленной череде

Я лиру милую узнаю.

Но если в мире я нашел

И пел лишь хаос разделенья,

Одни разрозненные звенья

Да праздных радуг произвол, -

К немотствующему туману

Вотще я слухом стану льнуть

И, отрешен от лиры, кану

В прамусикийский Млечный Путь.

Нет, ты не младшая сестра

Двух русских муз первосвященных,

Сошедшая на брег Днепра

Для песен боговдохновенных, -

И вас не три, как думал я,

Пока, исполнена земного,

В потоке музыки и слова

Не вознеслась душа моя, -

Но, дольней далека обузы

И в солнце звука облачась,

Ты триединой русской музы

Являешь третью ипостась.

И, медленно ослабив привязь,

Томясь в береговой тиши

И ветру боле не противясь,

Уже зовет корабль души.

Его попутное наитье

Торопит жданный час отплытья,

И, страстью окрылен и пьян,

В ея стремится океан.

Предощущениями неги

Неизъяснимо вдохновлен,

Забыв едва избытый плен,

О новом не ревнуя бреге,

Летит - и кто же посягнет

На дерзостный его полет?

Уже непонятны становятся мне голоса

Моих современников. Крови все глуше удары

Под толщею слова. Чуть-чуть накренить небеса -

И ты переплещешься в рокот гавайской гитары.

Ты сумеречной изойдешь воркотней голубей

И даже ко мне постучишься угодливой сводней,

Но я ничего, ничего не узнаю в тебе,

Что было недавно и громом и славой господней.

И, выпав из времени, заживо окостенев

Над полем чужим, где не мне суждено потрудиться,

Ты пугалом птичьим раскроешь свой высохший зев,

Последняя памяти тяжеловесной зарница…

Чуть-чуть накренить эти близкие к нам небеса,

И целого мира сейчас обнажатся устои,

Но как заглушу я чудовищных звезд голоса

И воем гитары заполню пространство пустое?

Нет, музыки сфер мы не в силах ничем побороть,

И, рокоту голубя даже внимать не умея,

Я тяжбу с тобою за истины черствый ломоть

Опять уношу в запредельные странствия, Гея.

2 мая 1929

Ленинград

138. О. H. АРБЕНИНОЙ-ГИЛЬДЕБРАНДТ

Что это: заумная Флорида?

Сон, приснившийся Анри Руссо? -

Край, куда ведет нас, вместо гида,

Девочка, катящая серсо…

Слишком зыбок профиль пальмы тонкий.

Розоватый воздух слишком тих.

Слишком хрупки эти квартеронки,

Чтобы мы могли поверить в них.

На каком земном меридиане,

Под какой земною широтой

Есть такая легкость очертаний

И такой немыслимый покой?

Знаю, знаю: с каждым днем возможней

Видимого мира передел,

Если контрабанды на таможне

Сам Руссо и тот не разглядел!

Если обруч девочки, с разгона

Выскочив за грань заумных Анд,

Новым спектром вспыхнул беззаконно

В живописи Ольги Гильдебрандт!

12 декабря 1931

Нет, по твоим суровым склонам, Ида,

Я не лепился, как в тени лишай:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Мне за столом постылым Гомерида

Перепадали крохи невзначай:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Чт о коршун Персии? Есть горшая обида

Для тех, кому весь мир - отцовский край:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Покоем мнимым дышит Арголида:

Надолго ли замолк эриний грай?

Плыви, плыви, родная феорида.

Свой черный парус напрягай!

Уже седой кустарник моря

Рукою бога всполошен;

Уже, с людскою волей споря,

Смертельной пеной зреет он;

Уже кипит в сердцах обида,

И стоном элевсинских жен

Твой черный парус, феорида,

Как бурным ветром напряжен.

Ты думаешь, мир - это ворох гремящего сена,

Бойницы Пергама и кровью набухшие реки?

И только и света в окне у тебя, что Елена…

О мойры, какая усталость смежает мне веки!

Куда убежать от мучительно ясного мира,

Где не в чем тонуть моему ненасытному взгляду,

Где лад пелазгийский утратила древняя лира

И входит, как в ларец, великий Олимп в Илиаду?