Бенедикт Лифшиц - Полутораглазый стрелец

«Начало 1930-х годов»

106. КАВКАЗ

От огня подводного отпрянув,

Словно лик Кибелы в нем возник,

С ложа первозданных океанов

Всплыл новорожденный материк.

Расщепленный на две сердцевины,

Перешеек или пересказ

Евразийской правды, двуединый

В этом ли клянется мне Кавказ?

Для того ль преображало эхо

Голоса разноплеменных гор,

Чтоб вошел в бычачий щит месеха

Бактрии чудовищный узор?

И, промыты по тысячелетью

В русле человеческой реки,

Тонких жилок засинели сетью

Грузии прозрачные виски?

Нет возврата к ночи довременной,

Мы живем с тобою первый раз,-

Почему же я гляжу бессменно

В пламя неисповедимых глаз,

Словно в них, освободив прапамять,

Времени расплавилась броня

И они, того не зная сами,

Зарева подводного огня?

«Начало 1930-х годов»

107. 16 ОКТЯБРЯ 1935 ГОДА

Я твоей не слышал речи горной,

Я твоих полынных не пил слез:

Я с друзьями прах твой ночью черной

На Мтацминду перенес.

Ты, чей клекот соприроден выси

И перекликается лишь с ней,

Ты в последний раз взглянул на Тебилиси,

На ночное кружево огней.

Не по-человечески был жаден

Этот вырвавшийся на простор

Из глазных, землей забитых, впадин

Все еще горящий взор.

Чт о в ту ночь внизу предстало пшаву?

Чт о ты видел, темень бередя?

Города ль недремлющую славу

Или приближение вождя?

Или, может быть, невероятный,

Но действительностью ставший сон:

Неразрывный узел беззакатной

Дружбы побратавшихся племен?

Только там, где прежде билось сердце,

Дрогнули при свете свеч не зря,

В силу нам неведомых инерций,

Два полуистлевших газыря.

19 октября 1935

Тифлис

С каким упорством ищет взор

На горизонте поседелом

Твой контур, вычерченный мелом

Средь облакоподобных гор!

Верблюд, зарывшийся по грудь

В тысячелетние сугробы,

Ты возникаешь всюду, чтобы

Надежду тотчас обмануть.

Освободившись не вполне

От власти сна неугомонной,

Рукой мы шарим полусонной

По отступившей вдаль стене

И, помня о былой судьбе,

О бегстве месхов от Евфрата,

О факел, звавший нас когда-то,

Мы тянемся, как встарь, к тебе!

Не радугоцветным с кряжа Бермамыта

(Полярным сияньем объятый Кавказ!);

Не мытарем алчным, взимающим мыто

Со зрелища славы за каждый показ;

Не водоразделом скитальческой скорби,

Не вехою золоторунной возни

(Насколько же наши труды крутогорбей!

Насколько же наши счастливее дни!) -

Ты мне предстаешь на седом небоскате,

Самою природою запечатлен

Как чувственный образ земной благодати,

Не требующей и улыбки взамен.

Зачем же, когда полосатую пестрядь

На склоны накинет вечерний намыв

И душу с любою горою посестрить

Готов я, о Эльбрус, тебя позабыв,

Ты вдруг возникаешь на юго-востоке.

Еще не охваченном сизою тьмой,

Слегка укоризненный, страшно далекий,

Едва уловимый и все-таки мой?

110. ИАФЕТИДЫ

Куда отвесть глаза, когда порфир багровый

Бежит из недр земли и, забывая стыд,

Передо мною мать, отбросив все покровы,

Кровоточащею родильницей лежит?

Куда укрыться мне от первозданной бури?

Я изъясняться с ней уже давно отвык,

Но резкий поворот - и близ Пасанаури

Смолкает времени оживший в камне рык.

Еще мгновение - за синею горою,

На холмах Грузии он превратится в речь,

Он нежную сестру напомнит, Каллирою,

Он будет музыкой - всегда гортанной! - течь,

Чтоб, уклоняя взор среди лощины голой,

Вплотную подойдя к истокам языка,

На тело матери накинул плащ Паоло *

И Тициан ** свои халдейские шелка.

111. ПИРШЕСТВО НА НАТАХТАРИ

Мы женские рифмы оставим сидеть на дворе

До самого утра под выступом черным балкона,

Чтоб пойманной рыбою нам не метаться в ведре,

Чтоб мы не оглохли от шума, от плеска, от звона.

* Паоло Яшвили.

** Тициан Табидзе.

Они узкогорлы и необычайно стройны,

Они, как грузинские женщины, высоколобы.

И мы их присутствием издали будем пьяны,

Не смея вмешаться в течение шумной хехробы. *

И взором уверенным прадеда или орла,

С авчальского гребня слетевшего в сумрак жемчужный,

Окинет с балкона ночную трапезу Гогла, **

Слегка насмехаясь над женскою дружбой недружной.

И, в горницу к нам возвратившись, как в лоно стиха,

Усевшись за стол, где пируют лишь наши созвучья,

Он слово возьмет, чтоб гостям объявить: «Чепуха!

Не будет у них ни веселья, ни благополучья!»

Мы квинби *** преломим, как нам заповедал Важа,

И, сколько бы кровь ни бурлила, на нас наседая,

Мы, выдержкой мужа превыше всего дорожа,

Дождемся тебя, соучастница наша седая,

В тумане ты выполнишь сводни двусмысленный труд,

Хотя бы окрестные горы краснели заране, -

И к нашим губам долгожданные губы прильнут,

Едва увлажненные за ночь душистым мухрани. ****

* Хехроба - женское пиршество (у сванов), куда мужчины не допускаются.

** Гогл а- мой друг Георгий Леонидзе (его прадед был «канцлером» при последнем грузинском царе).

*** Квинби - ритуальный хлебец.

**** Мухрани - чудесное мухранское вино, изготовляемое немцами-колонистами близ Натахтари, где в мою честь в октябре был устроен грандиозный банкет (без дам), о котором еще теперь вспоминают мои, видавшие всякие виды, друзья.

112 - 114. АЛA3АНCKАЯ ДОЛИНА

Как продолговатое марани,

Полное душистого вина,

Распростерлась в голубом тумане

Трижды вожделенная страна.

Звонко по камням журчит Иори,

Горной песенки неся росток,

Но звончей на виноградосборе

Запевает виноградный сок.

Он, как закипающая лава,

Выступив из недр невпроворот,

От сигнахских склонов до Телава

И на юг, до Пойли, потечет.

Он, смотри, уже на поединок

Вызывает скуку и тоску,

Он под смуглой кожей кахетинок

Разливается во всю щеку.

А вдали и при незорком взгляде

С голых скал ты видишь, как во сне,

Груды нежно-розового мцвади

В разноцветном шелковом руне.

Трижды вожделенная долина

И на солнцепеке и в тени

Пиршество готовит для лезгина:

Все твое - лишь руку протяни!

Меркнет на горах узор фазаний,

Родники тревожнее бурлят,

И орел с долины Алазани

Кличет перепуганных орлят.

Взлет ли то бровей многострадальный,

Иль ворота в четырех стенах,

Увидав вдали огонь сигнальный,

Распахнул для беженцев Сигнах?

Вот они несутся пыльной тучей -

Скрип колес, мычанье, женский плач, -