Анатолий Квашин - ПАТология

Ускорьте время! Убейте время!..

Мы молча курили за краем

Простой и понятной Вселенной.

А звезды пытались, сгорая,

Заставить нас встать на колени.

И в зеркале лунных улиц,

Покрытый протертой замшей,

Я был королем всех устриц,

Потомком Грегора Замзы…

И звонче булатной стали

Светили в тот вечер звезды —

Начищенные медали

Того, который нас создал.

И ночи откинув полог,

С бродящей улыбкой бандита

Я был бесконечно долог,

Пытаясь понять Хуренито…

А звездная Королева

Надменно играла Баха…

Я взял две звезды, что слева,

Повесил себе на рубаху.

Ласкался полночный холод

Все тем же проклятым "если"…

Я был, как когда-то, молод.

Мы молча курили вместе…

Иногда

Не хватает никотина и солнца,

тепла, тебя и прочих вредных привычек,

без которых – никак.

Этот день никогда не закончится,

А ты все ждешь, когда его вычеркнет

рука.

Зачеркнет в календаре,

голове и с прочих носителей информации

удалит. Как в ноябре —

запах календулы… Тут главное – не сломаться.

Пальцы – все тоньше, тоньше, тоньше,

Словно лед на реке – от февраля до апреля…

Где-то за кадром: помнишь… гонишь… тонешь…

Дальше – ближе, ближе – дальше… Качели.

Да во дворе – те же «скорые»,

Кошки, собаки, алкоголики…

Да в голове – те же «спорные»

вопросы… Крестики-нолики…

Словно капли о кромку воды, мысли о мозг

Разбиваются, тянут, скрипят, не мечтая о свете.

Это время – луною не выжженное клеймо,

Словно Гамлет, вонзающий нож в сердце глупой Джульетте.

Я ползу по окну, растекаясь на мысли ручьев.

Я дроблюсь на поступки, минут, на вдох и на выдох.

Я дроблюсь, испаряясь, а время нещадно течет,

Проникая в окно там, где двери надежно закрыты.

Я ползу, наблюдая, как лужи невольно кипят,

На мгновенья рождая сверхновые серые звезды.

Я стекаю к реке, но боюсь, что вернуться опять

Поздно…

а я – все же мальчишка,

лишь корчу серьезную рожу.

а внутри – все то же:

что-то наивное слишком,

по-детски эгоистично-жестокое,

словно ежовая рукавица, —

душа, полная надежд

на будущие свершения

и страхов улиц настоящего,

где другие люди —

чужие, безглазые,

безразличные, безобразные,

страшные и… иногда красивые.

но и те, и другие, и третьи – насильники.

Начальники, слуги, бомжи, истопники,

банкиры, шахтеры, врачи, гопники.

и все – чужие, страшные, толпами

в праздники, поодиночке – в будни.

люди…

каждый – за своим, как минимум,

а где-то перепадет – все одно не убыток…

и бессеребренники, и те, что в плену у быта,

и те, в ком живо, и те, в ком убито… —

чужие.

а самое гадкое – я такой же.

Это зима забирает остатки тепла.

Скоро морозы внутри – под девяносто.

Как бы паршиво ни было, мальчик, не плачь.

Помни, пожалуйста, мальчик, ты уже взрослый

Тонкой душою назначив свою пустоту,

Ты претендуешь на звание нового солнца.

Скоро, однако, метели тебя заметут:

Больше ни слова из рта твоего не прольется.

Знай свое место на пыльной обочине дней,

Где наблюдай за людьми без немого укора.

Это призванье твое. А другого и нет:

Рифмы банальные пошлости внутренней вторят.

Знай и завидуй тем, кто действительно жив.

Тем, кто щебечет, и тем, кто уже был заклеван.

Знай: в этом мире и нынче достаточно лжи —

Ты не имеешь права последнего слова.

Настасья Филипповна

– демон –

спускайся ко мне на страницу

На этот проклятый исчерченный ятями лист.

Ты станешь графичней и перестанет сниться,

Что мы сплелись.

Настасья Филипповна

– ангел —

Спускайся и будь что будет!

Душу в ладони вложу до последней унции…

Прости, забываю о том, что теперь мы не люди,

А функции.

Настасья

– проклятье —

Даже сгубить не ново…

В этот век я уже не трагичен – просто смешон.

/ты играешь людьми. в этом есть нечто божественное…/

Мир тебе, Лев Николаич.

Брат по Кресту

И Слову.

Парфен.

Когда мысли о Боге уже – сквозь зубы,

через силу, через прожилки на лбу…

когда что-то внури как будто – на убыль,

и слова не складываются из букв…

когда сердце стучится, уже – сквозь кожу

пробивается к солнцу с упорством листа…

и себя самого стыдиться не должен,

но стыдишься, что кем-то так и не стал…

когда то, что по жилам, – бесправной сонатой,

волной, электричеством бьющихся люстр.

и – без вариантов – быть снова распятым.

.....

быть может, тогда прорывается блюз…

Волосы часто спадают на лоб.

Руки сложил, как перед причастием.

Чей ты, сударь, будешь холоп?!

Чей холоп – от того и счастье!

Сколько мне еще быть под замком?!

Осточертела домашность приторная!

Словно подтвердив согласье кивком,

Мир марширует по веками закрытым…

Я – в темноте.

Одинокий.

Злой.

Возвращаясь к силлаботонике,

Хочется крикнуть: "Стой!"

Поэтической хроники

Бреда,

А стало быть, мира,

Я не создам.

– Победа?

– Лира.

Треснула пополам.

На несломленной бряцать проще.

Проще – лучше?

Отнюдь. Толще.

Гуще звук,

но не чище.

Топорный стук

создают ручищи.

Треснутая лира – другой момент.

Здесь нужны поизящней пальцы.

Музыка – вышивка. Инструмент —

пяльцы.

Мне бы бряцать на пяльцах. Тихо.

К небу клонится голова.

Чтоб, как Островского Кабаниха,

Не осудила меня молва.

Пробежаться бы ветром по н е бу,

Обнаружив седину потерь…

…а ты, прижавшаяся ко мне бы,

поверь…

Такого не будет даже в японском порно.

Мой мозг, как закатное небо, на части порван.

И пусть ничего из возможного не сбылось.

Эти глаза, что грустили будто,

Кому-то напомнит ломтик грейпфрута,

Мне – Черный Лекарь и Мер…. Ло..

В жизни своей такой кареглазой

Не встречал и не восхищался ни разу

Грустной мягкостью темных глаз.

Воздержусь, пожалуй, от сравнений с Мадонной,

Кроме того, до сих пор беспардонно

Абсолютно не знаю Вас.

Возразите законно: не одни глаза я —

Темная, смелая, молодая…

Что же, спорить здесь не могу.

Только Вы для меня – глаза и голос

(согласитесь, пока не видал Вас голой)

да еще очертанья губ.