Евгения Мореева - «искали Итаку»

когда поглощает холод и мрак депрессии,
молишься о ремиссии,
зовёшь её, как иноки зовут богов,

но всё-таки плачешь, плачешь,
просыпаясь голодной, страшной ночью.
эта ночь хочет поглотить тебя,

вспыхнувшая лампочка освещает,
освящает
твой страх, твоё отчаяние,

лампочка напоминает о возможности
завтрашнего солнца.

и ты немного успокаиваешься,
засыпаешь опять…
___
во сне —
серое небо.

захлёбываясь, рыбы барахтаются.
теснятся в коридоре одинокого,
единственно верного потока.

(этот поток среди синих волн
очерчен брызгами воды и пеной),
его не спутаешь с дном морским.

у рыб глаза огромные, раскрытые широко.

рыбы не говорят, но задыхаются
молча и мужественно.

строгие взгляды рыб из потока
ловлю, будучи водолазом.

из всех этих рыб нет ни одной
по-настоящему суровой и строгой:
они все притворяются суровыми и строгими.

глаза любой отдельно взятой рыбы лишены строгости —
они полны синего отчаяния.

отчаяние вечно полощется где-то рядом
с рыбами, обречёнными на плавание
в потоке
(очерченном брызгами воды
и пеной).

вьюночки расползаются по моей душе.
веночек из вьюночков ты сегодня принёс…
колокольчики звенят на синем этаже,
на последнем этаже ты родился из роз.

ты отдал мне колокольчики и колокола,
ты принёс мне горстку радости и море вьюнков…
я с тобою слишком нежной, как цветочек, была
и пила я лепестковое с твоих родников…

ты пришёл ко мне с подарочком, мой маленький друг,
чтоб по клеточкам, по камушкам изучить не дыша,
чтоб покачивалось медленно соцветие рук,
чтобы очень была ласковой, лелея, душа…

и воскресло всё то, на что мы уж махнули руками,
ведь казалось, что всё у нас отнято было навек,
мы рыдали вдвоём, и мы шли по дороге веками,
мимо мира неоновых звёзд и наклеенных рек.

столько зим пронеслось, но мы всё ещё шли по дороге
оттого, что за сладость плода мы лишились всего,
но открылись глаза, и мы вспомнили скорбно о Боге,
и мы стали мудры, и смирились мы с волей Его.

нам Господь говорил, чтоб мы были как малые дети,
завещал нам любить и оставил нас в мире одних,
чтобы мы позабыли о прежде священном запрете,
о сияющем лете, о том, как смешных и нагих

нас приветствовал Бог в самодельном Своем ареале,
как плоды наливались, как травы росли до небес,
как журчали ручьи, как прекрасные песни звучали,
как печали не знали, как плод мне протягивал бес…

нас изгнали, и мы побрели по земле плодородной
в край, где почва суха, где крошится от зноя она.
не тоскуй, дорогой, что свершили мы грех
первородный,
ведь Господь мне сказал, что отпущена наша вина.

сегодняшний горизонт, выравнивающий шаги,
на зелёном пустыре, обросшем дикими собаками
динго

и не динго и кровожадными тиранособаками
и бродячими псами, у которых нет еды,
голодающими как чернокожие африканские дети,

сегодняшнюю бесконечную цепь дерево-трава-деревья
я беру в загорелые руки и вздымаю как сферу,
подаренную мне тобою.

тихое место. память, застывшая на века.
здесь позванивает колокол. только едва колышет
ветер
язык колокола на маленькой колокольне.
прерывисто,
горько,
негромко
колокол позванивает,
здешних зовёт…

новые листья шумят у покинутой колокольни,
колокол вторит воздуху

«…а ещё я люблю Вас», – усмехнулась
юная гимназистка,
«да-да,

да,
честное слово», —