Юрий Смирнов - Астра

Я люблю такую вот музыку,
Что не мешает думать,
Что не царапает сердечную сумку,
Чтобы негромко,
Такое спокойное —
Пульсирует бас,
Гитара, как яхта в порту грузовом,
Лавирует между огромными,
Закопчёнными, чёрными.

И девичий голос…
Такая случайно зашла на репбазу,
Предложили попеть.

Я люблю музыку, как в кафе,
Когда заказал салат,
И ждёшь лучшую женщину в мире,
И улица ждёт лучшую женщину в мире,
Все собрались,
Причесались ладонью,
Тренировочно улыбнулись,
Некоторые надели очки с
Закопчёнными чёрными стёклами.

И вот бас пульсирует.
Ты говоришь —
Ты самая лучшая девушка в мире
Она отвечает —
Я твоя женщина.
Пошли делать тайфун.
Пошли уничтожим спасём пару провинций
Пошли посрамим сатану,
Закопчённого чёрного.

И ты просишь —
Ещё две минуты.
Любимая музыка.
Давай дослушаем.
Недоумение недоумение недоумение…
Я просто хочу свой салат,
Из листьев салата
И тайного масла
Древа познания зла и добра,
Что щедро льёт повар
Из закопчённой чёрной бутыли.

Я люблю музыку такую, как ты,
Или хотя бы как твоё эхо,
И с первых тактов
Слышу,
Ты ли это.

Дом обвалился в двенадцать сорок,
Словно спешил на работу
После обеденного перерыва.
Третий и четвёртый подъезды
Криво сложились
И превратились в ничто
С видом на реку
Вместе со ста двадцатью людьми,
Тридцатью пятью псами,
Несчитанными котами
И одной канарейкой.

Мне трудно представить
Семью,
Что держит сейчас канарейку.
Возможно,
Это тот одинокий старик
(Он единственный из жильцов дома,
Кто в то утро молил бога
О быстрой гибели)

Падающий дом издаёт крик.
Нет.
Падающий дом – это симфония звуков,
На десять секунд
Вырвавшаяся из рабства стен,
Телевизоров,
Мебели.

А потом становится тихо.
Совсем.
Слышно, как миллиард цементных пылинок
Таранит воздух.
Только где-то мяучит кот.
Еле-еле.

Здесь надо сказать
О жильцах второго и пятого.
Их навсегда не оставит
Чувство острого счастья.
(Хотя их квартиры
Теперь непригодны для жизни)
И они выбегают во двор,
Будто бы посмотреть на победный салют
Из детской советской книжки.

Появляются первые скорые.
Появляются первые ролики на ютубе,
Снятые жителями дома напротив.
(С ними никогда не случится такое)
Появляются первые версии.
Взрыв бытового газа
Террористический акт.
Халатность при сдаче проекта.
Месть потревоженных предков.

Статистика жертв
Одновременно растёт:
Десять, двенадцать, семнадцать
На пожарном брезенте,
На детской площадке;
И падает:
Из ста двадцати сорок восемь
Уже отзвонились с работы.
Трое уехали в отпуск.
В аккаунте мамы семейства
Красивые фотки на фоне бассейна
В Анталии.
Один найден живым.
Одинокий старик.
Без единой царапины

В четырнадцать тридцать четыре
Мальчик
(Девять лет, из неполной семьи
Без признаков папы)
Звонит из ситуативного склепа.
Говорит, что живой,
Но не чувствует левую ногу.
(Забегая вперёд,
На девяти килограммах
Бывших костей и мяса
Лежит многотонно бетонная масса)
Плачет мама-библиотекарь.
Мальчик смеётся
И говорит, что он тут,
Как цифра «четыре» в тетрадной клетке.
Отключается.
Спасатели сверлят доспехи смерти
Специальным алмазным буром.
Библиотекарша страшно кричит
Ну сколько ещё вам долбить
Сколько
Сколько
Сколько.

Мальчик
Тратит последние семь процентов
Зарядки аккумулятора
На онлайн-симулятор
Звездолёта «Тысячелетний Сокол».
Он хочет закончить уровень.

Новость бьёт общество плетью,
Но общество любит по-жёсткому.
Соцсети молятся
Без отрыва от пива и кофе
Проклинают центральную власть,
Злую бездушную курву,
Впавшую в информационную кому.

За секунду до перехода
В Гиперпространство
У пилота садится в груди батарейка.
На ветку берёзы,
Поседевшей от пыли,
Плюхается
Совершенно безумная канарейка.

Мы были молоды и так прекрасны,
Бинты горели, как перья архангелов.
Мы орали в перманентной контузии
Наши трудные песни,
Печальные и энергичные одновременно.
Мы целовали морды танков
Перед броском,
Чтобы не подвели, не испугались
Огненной смерти.

И мы победили.
Освободили от мёртвого демона
Эти улочки, узкие, как врата наслаждения
Местных испуганных женщин,
Эти мостики тёмного камня,
Эти речки с непуганой рыбой,
Этот воздух с запахом сахарной пудры.

Мы хотели домой.
Но нам приказали остаться.
Демон мёртв, но он всегда оживает.
Возвращается с севера, с юга, с востока.
Мы не можем оставить форпосты,
Мы стражники счастья.

Мы старели.
Ржавели и распадались на атомы.
Наша форма ветшала и с родиной не было связи.
Местные осмелели и шептали нам в спину:
«Шайзе»,
Но мы не понимали,
Думали, это – «здравствуйте».

Нас осталось немного.
Жрать было нечего.
Бургомистр подрядил нас по вечерам
Надевать боевые медали
И распевать под гармошку «Катюшу».
Мы зарубились с чилийцами в пончо
Потом помирились.
Вместе лабали «Эль Кондор Паса».

И когда он вернулся
В обсидиановой чешуе
В факельной ауре,
Атомы наших ушедших друзей
Строились
В новые танки
В снаряды
В свежее красное мясо.

Пацаны скептически меня оглядели.
Нет, так не пойдёт.
В этом деле, малой, самое главное —
С форсом представиться.
Да мы с ней знакомы, —
Я отбивался от добрых советов.
Что они знают о том, нашем, свете?
О белых улицах?
О литстудии?
Олимпиаде по русской литературе?

Зато они знали всё о аде,
Раскинувшем щупальца по ту сторону речки.
Только войдёшь туда —
Получишь по репе.
Помнишь наш зимний бой
На льду стрёмном зеленоватом?
Как дрожали поджиги в руках?
Как метатели арматурных копий
Обрывали лохмотья кожи с ладоней?
Как струна контрабаса
Переплеталась с морозной цепью
В смертельной страсти?

Пешком туда не ходи.
Не едь на автобусе
Велосипед ненадёжно,
Догонят – убьют,
Разорвут на части.