Александр Юров - Избранные стихи

И вот давно как мы расстались.

Угасло счастье, осень, дождь.

Хандра холодными ночами,

В душе моей рождает дрожь.

Все так темно и одиноко

И пусто, будто бы на дне.

Сижу я в омуте глубоком

И заперт в страшной западне.

Прошу, пришлите хоть немного.

Пусть хватит мне лишь на билет.

Приеду к Вам и так, с порога

Вручу мной сложенный букет.

Отдам Вам сердце без остатка,

И приложу тепло души.

И будет вместе нам так сладко…

У нас родятся малыши.

Я сам устроюсь на работу,

Буду пахать, сверлить, паять.

А может и открою что-то,

Да так, что будут награждать.

На премию дадут машину,

И дачу тоже, как не взять.

Не будет лучшего мужчины,

И мы махнем в Париж опять.

Ну хоть немного мне пришлите,

Ну что Вам жалко? Нет уж слов.

Мне так здесь трудно, Вы поймите.

Страдать и думать про любовь.

Хотелось рядом хоть немного -

Побыть, почувствовать, пожить.

Быть может нам одна дорога,

И нам пора уж приступить.

А Вы молчите и молчите,

Смеются в банке надо мной.

Не в деньгах счастье…не судите.

Могу Вас сделать я родной.

Вы только перевод отправьте,

А дальше будет…ого-ого!

Приеду и скажу Вам «Здрасте!»

И все случится как в кино.

Казнь

Он в обрубок ноги, помолился богам шепеляво.

Не долго осталось

Он будет казнен.

Этот подлый преступник.

Тот кивок головой.

Был исполнен с величием, достойным венца императора

Надменному центуриону из Третье центурии

Даже не стоил и старой базарной тетдрахмы.

Червь же, ничтожный мятежник,

Безумный от спеси, хвалился

Что Рим на колени падет,

Как хлеб только встанет в полях

Для нынешней жатвы.

Горбач же получше, сметливей,

Чем мрачный вчерашний нубиец.

Тот долго возился с веревками

И доносили, болтал про девиц прокуратора

Всякую мерзость.

Что дескать они кривоногие и ночью ложатся с рабами.

Плети,

Попробует завтра за это.

Грек же,

Хорошо, хорош он.

Циклопы не могут так руки умело рубить

И кожу снимать, чтобы громче кричали,

Эти бунтовщики.

Пожалуй, пришлю ему женщину

На грубые нары в подвале.

Пускай развлечется.

***

Луна посеребрила ранний снег,

Околицу и спящий ближний лес.

Тропа к колодцу видная едва,

Такая тишина.

Покой разлит окрест.

Мороз рисует арабески на стекле.

И только книга о цветах в твоей руке.

***

Мою печаль забрали ночью травы,

Луна нагая скрыла, в тучах грусть.

Забытый бог оставшейся дубравы

Глядит с усмешкой. Я целую твою грудь.

***

Мудрец сказал: «Забудь ее, иди один вперед.

Тебе не нужно это все и время так ведет.

Пускай твоя весна цветет и кружит и поет,

Не возвращайся никогда, тебя никто не ждет»

Так он сказал и посох взял, поднялся тяжело.

И взор невидящий его искал мое лицо.

Я видел долго, как он шел, на ощупь, мимо стен.

И солнце из-за спящих крыш являло новый день.

Не принял слов его, к чему мне эта тяжесть лет?

Он прожил долго, ну а мне достался целый свет.

И что узнал – он мне сказал, поведал, в меру сил.

День поднимался ярко, вверх, а он все уходил.

И так расстались мы навек, что стало с ним – не знаю.

Но ряд его суровых слов, храню, не забываю.

Когда иду опять иду я к ней и город еще спит,

Несу нарциссы, звездный свет и сердце так стучит.

Пусть горы обратятся в пыль, и пусть пройдут века.

Живи как можешь, не проси совет у старика.

***

Пойти ли в ванну, или не пойти?

Так размышляла женщина с улыбкой.

Она подняла вверх диван,

Вместе с котом и мужем культуристом,

Остановила время на часах,

И тем спасла реактор атомный от взрыва.

Взглянула в зеркало, там где должно быть ох и рядом ах.

И на маньяка под подъездом гирю уронила.

Так, мимоходом, не спеша, свернула шею урагану.

Теперь уж можно, вот сейчас она идет прямо в нирвану.

Взяла халат и путь ее свободен и открыт.

Пусть будет теплая вода,

Шампуней избранных и мыло нежное щекочет.

Пусть будет все всегда и так, как это женщина захочет.

Ностальгия

Осенняя тоска ольхового дыханья,

То лазурится, то вонзает в высь,

Озерное немое ожидание,

В волне осоковых ресниц.

Распахнута пустеющая даль,

Звенящему полету расставания,

Туманами отмерена печаль,

В овражистых изгибах расстояния.

С полей, стреляющих и гулких, волоча,

Кленовое крыло, избрызганное кровью,

Неумирающий поющий Гамаюн,

Сияет песню, смешанную с болью.

Один и тот же запах у клейма,

Всегда поверженные человечьи души,

Везде один и одинокий Гамаюн,

Льет веру в пустотою заткнутые уши.

Накалываясь на иглистый мелкий дождь,

Срывается намокший ржавый лист,

А песня выше и пронзенная насквозь,

Душа кричит.

И замолкает плач кандальных брызг.

Как в омут муки,в боли и тоске,

Падет пронзенный меткою стрелою.

Так засыпая в гулкой тишине

Ворочается ветер над водою.

Одинокий волк

Собаки шли по следу упрямо.

Ломая лапами ломкий лед.

То влево сворачивали, то снова прямо

И впитывала их шерсть метры и пот.

Они загоняли в ружейные сети,

Ни глоток, ни сил не жалея.

Ведь дома их ждут ржавые цепи,

Хозяйский окрик и соседские дети.

Пока есть время, быстрее.

Голодный прицел жадно цель искал,

Азартный поводырь свинцовых глупых пуль.

Иглисто и гулко расстояние кусал.

И бормотал что-то про последний поцелуй.

И разрывали мокрый воздух морды,

И слепо щурились глазницы стволов.

И занавес тумана падал под аккорды

Стреляющих в упор флажков.

Я стал меньше простреленной точки,

Я – бегущий, я – никто, я – мишень.

По щекам гнилые болотные кочки

На прощание лупила моя тень.

Вязну в серой грязи, как в усталости,

Не уйти мне, как прежде, в снега.

И все туже петля обреченности,

Ненавистная, как смех врага.

Отовсюду в меня целится удушье,

Перебила ногу жестокая картечь.

Но пройду я сквозь равнодушие,

Чтоб в крайнем прыжке сил не беречь.

С хрустом хрип рванулся из горла.

Он промедлил, и время досталось мне.

С бесполезным лаем, ошалевшая свора.

Не смогла отыскать нас в кровавой волне.

Без ответа

Как больно…Мама,ма… больно….

Словно свинцовые руки ломают меня.

От жары с них течет металлический пот,

Обжигающий мою кожу и глаза.

Глаза, измятые электрическими ботинками,

Грязными ботинками с лампы на пыльном шнуре.

Глаза – вы молчали!

Вы тонули в затянувшемся падении крика.

Вы расширялись, только расширялись

С каждым метром,

Вы становились шире, чем ночной

Город.

И все же вы молчали.

А Света медленно, медленно, медленно

Падала.