Светлана Леонтьева - Молвинец

от волчьего щёлканья мин на полях,

на горле, от этих когтей грубых, сжатия,

клянусь, что не дрогну! Не сдамся в боях.

Все плахи – на вынос. Штыки все – на вылет.

Чего вы твердите, что мантру, враги,

что вспороты наши Икаровы крылья?

Что в наших раненьях не видно ни зги?

Что в наших отверстьях от пуль – тьма небесная.

Ни тьма – а высоты!

Ни темень – а свет!

По-вашему лишнее и бесполезное,

ненужно цветастое, пропасть над бездною,

и что нас – вселенских, Атлантовых – нет.

Как Китежа нет. Атлантиды. Бореи.

И что за страна эта – дивная Русь?

Что ищет во всём справедливость? Смешнее

нет поисков. Нету пыльцовей, хмельнее,

молебне, клавешнее и страшнее.

Я – дочь трудового народа, клянусь

раскрасить вновь шёлком из алого ситца

полмира. Полцарства. Жди парус, Ассоль!

Жги –

Русь очерняющих, грязных страницы!

Историю нашу порочащих. Спицы

вставляющих в рёбра! Орущих «jawol»!

Я – дочь трудового народа. Я – соль.

Мой дед был замучен, истерзан в концлагере,

а бабушка с голода пухла в Сибири.

Мы верили в лучшее, ибо мы – факелы.

Мы больше. Мы выше. Мы ноевей. Шире.

Спасительней мы. И творительней в мире.

Запомните наши учения русского!

Уроки истории. Правды. И мускулов.

Ботинок Хрущёва, покажем, мол, кузькину!

И, вправду, клянёмся! Вы миром, что тиром

хотите напичканным мусором, мускусом,

как будто борделью, как будто трактиром

главенствовать, править сквозь вогнутый космос.

Не будет по-вашему. Нет.

Мы клянёмся!

***

Слово в начале было. Струилось.

Слово свивалось, как бабочка в кокон.

Билось. Как в бубен. В исчадье и стылость.

Слово за слово, как око за око.

Фраза за фразой, гласной, негласной.

Общий фундамент –

святой, праславянский.

Слово – оно архитектор и мастер,

каменщик, плотник, глашатай и пастырь,

кружев орнамент.

Сжальтесь, молю я! Я слово рожаю.

Я пуповину отсекла, отгрызла:

слово вначале на поле, на ржави,

в лоне отчизны!

В лоне вселенной молочные реки,

светлые слёзы, что сжаты до слова.

Нет его в птице – оно в человеке,

нет его в звере, чья поступь песцова,

в дереве, в пластике, в кости тигровой.

Слово царёво. Оно кумачово.

Слово пудово, тесово, толково.

Слово терново!

Душу оно до крови искололо.

И из груди, еженощно сгорая,

вновь возникая, как феникс из пепла,

рваные крылья от края до края

крепнут.

Старше всех стран, всех племён и созвездий,

но кукушонком, где осыпь, где яма

падает, крошится, рвётся о бездну:

«Мама!»

Слово щитом на воротах Царьграда,

взмывом алеющим русского флага,

русскому слову любая громада,

плечи атланта – всё кстати, во благо.

Просто не трогать, где больно, не надо!

Русскому слову я сердце всё – в топку,

словно бумагу.

***

Руки впаялись в объятья, словно в кириллицу ять!

Не разжать! Не разорвать!

Разве только вместе с руками

моими тебя от меня оторвать.

Руки мои – искрят проводами

в тысячи вольт и ватт!

А я заряжена солью-слезами, русскими сказами, лесом, полями,

ты мне – мой Авель! Мой брат!

Как отпустить тебя встретиться с Каином:

с Нерусем-воином, что за чертой?

За виноградною, красной окраиной

в разэсэсэриной родине? Стой!

По ноги, под руки кинусь! Буланому

в сбруе серебряной я нашепчу,

чтобы хозяин был с ляхами, паннами

поосторожней! Что меря и чудь –

финно-угорская дюже презлющая!

В мире смешалось всё. Ось сорвалась.

Спицы нам в рёбра натыканы пущами.

Видно, столетьями плавили злость.

Я – на дорогу, на рельсы, на взлётные

полосы тело кидаю своё – удержать!

Кабы могла, то разбила твой сотовый.

Коли не брат – так упала б в кровать!

Нерусь треклятая, жадная, зычная,

(Нерусь бывает и русскоязычная!)

купленная за подачки, борзых,

дачи в Майями, за евро-монеты.

Русь – это больше! Не просто язык!

Русь – это космос и солнца рассветы!

О, как мне нынче ужасно и больно.

Слово, что кость, давит певчее горло.

Словно нутро моё сплющено, смято.

Боже, не дай вам отъять, как я – брата,

зная, что камень у Каина, смерчи,

грады, ракеты, штыки и снаряды,

я не могу, чтобы «аривидерчи»,

«чао-какао»…

Пускай искалечен.

Но возвращайся обратно!

***

Он помнил все Египетские кошачьи ночи.

Он был кот-зверь, кот-сторож, мышелов, зодчий!

Сколько раз доставалась соседским котам

от него! То уши порвёт, то искусает лапки.

Да что котам, орущим с пеной у рта?

Моего кота боялись даже собаки.

Он себе добывал из моего супа кур,

нанизывал мясо на острые когти.

Если бы я умела рисовать картины в стиле сюрр

или лечить людей, как Болотов в декокте.

Если б умела. Но я не лечебна. И не пишу

пушисто. Так предательски верно.

Так солнечно. Что заточенному карандашу

курится нервно.

Кот пропал в тот день, когда я бросила тебя.

Это было в декабре, в пятницу, тринадцатого.

Мы помирились в первых числах сентября.

Кот вернулся – вальяжно, гарацево.

По-Державински мудро, по-Пушкински так светло,

архидеево, архимедово. О, счастье,

это ты так дразнишь!

Отбираешь. Уводишь. А когда совсем сожгло,

даришь все семь Египетских казней!

Я же тебя выводила из себя

тетрациклином, зелёнкой. Бациллы. Ферменты.

А ты лежал у ног. Я кота, любя,

долго мыла в ванной. Где был он? А где – ты?

Кот орал. Царапался. Таращил глаза.

И однажды совсем не нарочно умер.

И в ту ночь мы поссорились. Так нельзя

ссориться ночью! Неумно, но шумно.

До сих пор мне слышится певучее, мяучее «привет»,

я выхожу на улицу, всем кискам «Виска-с»,

словно нищим на паперти горсть монет.

И тогда я вижу твой серебряный свет

близко!

***

Всех на суд приглашаю я свой. Да, я жду, приходите!

Это будет в четверг. Или вторник. О, как ноет темя!

Я не помню за что. Но звенит оглашено будильник.

Время!

Время камни сбирать. Время класть эти камни в корзины.

Что из ивовых прутьев, из листьев тугих винограда.

Ах, жена вы Троянская, место вам посередине,

Менелай будет в партере, в первом ряду три наяды.

Слишком много шипов и ножей вы мне в сердце кидали,

вдоль эпохи летят, пепелищей, где Троя сгорела.

Этот суд – мой последний. А ваш приговор на металле –

я не помню, чтоб золото кто-то дарил пред расстрелом!

Вы смеётесь, Троянка? Не я вам на сайте, на файле,

на портале вбивала осиновый клин в стиле excel,

я сама против стилей – футболок, заниженных талий,

где улиткой пупок обнажает всю пошлость рефлекса!

Я совсем против всех. Обнимите скорей Менелая!

Здесь в театре абсурда, на рынке тщеславия – густо!

В чём повинна, скажите – чудная, простая, незлая?