Игорь Михайлов - Вторник, №11 (30), август 2021

Дима, брюнет из высотки напротив, каждый вечер выгуливал французского бульдога – Пьеро. Рассеянный взгляд молодого человека, обаятельная улыбка, небрежная чёлка и завораживающий голос – ей всё нравилось. Они столкнулись случайно, она уточнила время. Хотя – нет, она спросила намеренно. И в первую очередь её очаровал Димин голос, мягкий, бархатный, выделяющий паузы, скользящий от баритона к альту. Когда он говорил по телефону, ей показалось, что влюбилась не в человека, а в голос. Они встречались на аллее и шли, не замечая прохожих и времени. Он оказался потрясающим рассказчиком. Когда Дима отпускал с поводка слюнявого Пьеро и дополнял речь жестикуляцией, Машенька впадала в транс, близкий к оргазму.

Горизонт его историй оказался обширен: породы собак, страсти и похождения архитектора Шехтеля, неудачная любовь диакона Антония, методики развития полушарий, возникновения волн-убийц в океанах – о чём только Дима не знал.

Сути историй Машенька не запоминала, плотный график встреч по работе напрочь выбивал все породы архитекторов и прочих мировых полушарий. К вечеру Маша вползала в квартиру, где бесилась от счастья Муся – болонка, подобранная на помойке, бросала в коридоре пакеты, отвешивала на плечики Марию Васильевну Шаповалову, зам. директора консалтинговой компании «Свиридов и партнёры», влезала в джинсовую оболочку Машеньки и к восьми выскакивала на аллею, продышаться и послушать Диму.

Кольца на его правой руке Машенька не обнаружила, и это вселяло надежду. Её тридцатилетнее тело рвалось в бой, в плотный контакт и кричало об этом ежедневно и ежечасно. Дни она перестала считать после ста пятидесяти, и морально была готова пойти в секс-шоп и купить тот член в двадцать сантиметров длиной.

Мозг охлаждала Катюха, звонившая через день из далёкого Новосибирска.

– Ты сдурела? Да сходи в бар в конце-то концов, дёрни текилы и осмотрись, однозначно увидишь пару вариантов.

Подруга выскочила за генерала, родила двойню не от мужа и снабжала Машу убедительными советами.

– Ты спросила, где он работает? – уточняла Катюха.

– Зачем? – улыбалась Машенька.

– Если пофиг, то действуй, чего ты ждёшь – климакса? – надрывалась трубка.

Про личное Дима не рассказывал, может, не считал нужным или важным, ей нравилось просто слушать и наблюдать. Предполагала, он художник или архитектор, кончики пальцев украшали разноцветные пятнышки, возможно, работает с акварелью, или с краской. Она наблюдала – за его губами, как нервно теребит поводок, как перебирает пальцами монетку, как старательно обходит листья на дорожке. Делала выводы по марке сигарет и китайским кроссовкам: что зарабатывает, вероятно, немного; и это как раз не тревожило, она получала достаточно, с учётом всяких там премиальных.

Катюха всё-таки достала, и Машенька задала злополучный вопрос про работу. Дима курил и молчал. Придумывал или подбирал род занятий – она не поняла, поймала взгляд синих глаз и поплыла, понимая, нет сил больше ждать.

Он отшутился:

– Помнишь фразу из «Иван Васильевич меняет профессию»? Я артист, и фамилия моя слишком известна, чтобы её называть.

– Так ты артист! – удивлялась она.

Он рассыпался смехом:

– Больших и малых театров.

И рассказал случай из жизни. Маша смеялась – и не поверила, конечно, в артиста. В последние дни отмечала тревожность в его голосе, медлительность жестов, задумчивость и дрожание пальцев. Не допускала мысли об алкоголе, знала по деду, как выглядит homo bibiens – человек пьющий.

Тело разрывало от желания. Они гуляли по длинным аллеям вторую неделю, откладывать и ждать не имело смысла. Катюха настроила её на атаку.

Машенька предложила пойти в кафе, после прогулки, на ночь глядя. Это шло вразрез с её правилами, и всё же решилась. Остаток вечера они танцевали под OneRepublic в баре на Вернадском. Дима оказался хорош в постели, ночью Машенька потеряла над собой всякий контроль, и соседи тревожно постукивали в батарею.

Утром, впервые за пять лет припоздав на работу, Мария Васильевна с удивлением обнаружила, что окна кабинета – выходят на реку, у секретаря Милы – прикольная причёска, а финдиректор – коллекционирует анекдоты про Штирлица. Время мерцало северным сиянием, меняя каждый день цвета и запахи и каждую ночь эмоции и звуки.

В импульсах страсти Машенька забыла о тревогах, Катюхе и, стыдно признаться, о Мусе. Пионы, йога, Набоков и даже работа – всё сдвинулось, потерялось в ненужности, пространство занял Дима.

Она не угадала с профессией, Дима возглавлял IT-департамент шведской компании. Квартира его пропиталась камфарой с мёдом – в свободное время он писал портреты, и Машенька насчитала пять собственных. Когда он сказал, что заберёт оригинал в Австралию, она рассмеялась. А Дима не шутил. Так Машенька стала обладательницей секрета о получение независимой визы в Австралию, о неких проходных баллах. Он рассказывал, и она слушала – о ночных рейсах, коротких пересадках, неудобных стыковках, ворчащих пассажиров, залах ожидания, недовольных таможенниках; слова его вязли, расслаивались в сознании. Водоворот Машиной тоски втягивал в свою черноту всё: запахи разгорячённых тел, стоны счастья в ночи, музыку его голоса, чудо утреннего поцелуя, дым его сигарет, его смех на вечерних прогулках, вкус его блинчиков на завтрак. Терялось немыслимое ощущение счастья.

Дома она плакала. Брызгал дождь, вспомнилась мама и далёкий аромат пионов. Возник образ отца, не долетевшего в Волгоград в две тысячи четвёртом. Она любила его, регулярно заезжала на могилу подстричь траву и положить пару гвоздик. Поминала добрым словом, хоть мама и называла его чудаком. Он не взял её в тот рейс. Так получилось. Спасибо – что забыл. Маша хранила пожелтевший авиабилет со своим именем в альбоме. Как «чёрную метку», от которой отвела судьба.

Недавно подумала, судьба отвела – чтобы она встретила Диму. Чёртова Австралия.

Машенька не могла и думать о самолётах. Психолог назвал состояние – аэрофобия; и назначенное лечение эффекта не принесло. С течением времени Машенька свыклась. Научилась смотреть сериалы в поездах до Европы, на машине докатывалась до Санкт-Петербурга, плавала на пароме в Хельсинки.

В окно сыпал дождь. Маша залила слезами книгу Набокова, согнала тапкам Мусю с кровати, сбросила на пол пионы. Дима оставил цветы возле двери, потому что она не открыла.

– Он сволочь, – хлюпала Машенька в трубку далёкому Новосибирску.

– Ты дура, брось всё и лети! – ревела в ответ Катюха.

Вечером он позвонил. Шептал про Сидней и Мельбурн, про весну, про паром, звал с собой на край света. Ей казалось, он врал – что любит. Послышалось, что голос его потускнел, стал шершавым, не окутывает прежним волшебством, а может, это она оглохла от слёз…