Олег Петров - Среди земли. 100 избранных стихотворений

Гусейново тело бродит по корридорам само, отражаясь от стен,
как крик высохшей птицы между жвал железного леса
Его тень трёхмерна; с пером в руке она ведёт счёт его шагам,
которые мучают наготу бирюзовых плит, проседая
Он отвращает удары судьбы – это мираж
Усталость семисотлетних вин, зодиакальное струение флегмы
по краю лиловой чаши
Никто не знает, когда пришла отрешённость
На шахской постели спит обезьяна
Деловой разговор служанок за тонкой стеной дразнит зародыш слуха,
как если бы состоял из одних протяжных согласных
Как укреплённая башня – пятая фаза луны раздвигается, обнажая
холодное женское ожидание
«Медитативная сила этих пространств совершенна; сияние их
каждодневно; и всё же
Твоя старость их иссушила»
Гусейн делает жест, отсекая власть и паденье
Его харем кидается к зеркалу, чтобы видеть, как исчезает нажитое
в бессилии и сладости лунного зева
Гусейн замыслил убийство: он убивает свой харем, наслаждаясь
вновь обретённой невинностью
Факир, обернувшись змеёй, пробует его пищу
Гусейна выносят на железных носилках во двор, где он в исступлении
чертит мелом квадраты на прозеленевшем остатке плит
И в пневматическом окрике, рассекая затмение юного воздуха,
оживляются пределы пятничной стражи, тошнотворные запахи мускуса,
роз, тяжесть рода и семени

Высунувшись из окна, его харем воет жалкие песни, в которых
каждый звук трижды равен насилию

Сквозь лоб мышиный начиналось время,
и да и нет, одна в своей груди
выводит косточку и продлевает тело
до ядовитых льдин, усеянных людьми.

Минуя кожи шёлк, о, брат и о, сестра,
расширена приливом, плоть восходит,
на страже, вкруг костра, рыбак и рыба бродят
от своего лица.

Зачем даны и руки и крыла,
упругий стан прямоходящий,
куда он движется, пока не призвала
к священной жертве и живородящей?

А та лежит безмирна и пуста,
своих скорлуп не наблюдая,
на ней Атлантики пески, о нет, снега,
о да, в слепящий мозг плывут родного края,

где волн её никто не сосчитать.
И капитан полярного медведя
хотя не верует, но достаёт из меди
прозрачный крест и прядь своих волос.

Сон, вылей человека нам из воска,
на хлынувший асфальт упал без чувств и мира,
и радикальной влаги зимний хруст,
и вывернуто из-под снега веко.

Отец, дымясь, прошёл по морю слёз
и не заметил, как, держась за рею,
на каботажном судне плыл матрос,
и нынче он плывёт, куда, себе не веря,

плывёт без скорости, мертвее, чем вода,
и мнится нам, в чужом краю трепещут
его очей незримые стада,
его души златой помещик.

Нам жаль его. Свой пепел вылетает
из горла там, где родина зияет
сквозь линзы перевёрнутых небес,
где крест становится змеёй безвидной
и нам в цепочке алфавитной
мерещится, как циркуль и отвес.

Там, за оградой, без опоры
цементный мост во мне воздвигнут,
срезает с купола касатку
в широкой тьме страны военной;

и сам себе жилой скворечник,
и сам-третей прославил в вышних
того, кто с ледяной свечою
прошёл по этой иордани.

Там образ льётся в ход зеркальный,
а в окрылённый дом ступени
промокли, – ну давай, попробуй
войти – и пальцем век коснуться.

За Веной Рим встаёт из гор
червонных, выжатых на струны,
как лунный сок вплетён в узор
с когтей пылающей трибуны.

К нему поднимется змея,
с пробитым камнем в мёртвой зале
он будет спать, и корабля
увидит влажные скрижали.

Что здесь хранилось от земли,
меж нами роздано, густою
лепниной талых птиц легли
миры просевшие по двое.

И вот откуда пролился
в рогатом Риме свет зелёный,
вдоль рваных глаз его скользя,
когда по площади сожжённой

в кулон, как в южный монастырь,
шло с выселок твоё зимовье,
и там двупалый след простыл,
и голова маячит вдовья.

Случайно на твоём окне
отыскан корень к этой розе,
и так уже глядишь во мне,
как будто вдаль везут полозья

не кость, продавленную в ночь,
где рыбный лом безвестно длится,
а целый город дымных рощ,
восставший под холодной спицей.

Центральный ветер возвещает
о том, кто землю посещает
тенями милого лица,
которое воспомню,
и с верхних этажей срезает
полуживого беглеца
из милости господней,

о том, что бережно сказалось
всей жизнью, выданной на парус
для неподвижных кораблей
средь комнатки чудесной,