Галина Щекина - Светилки

Фотограф Матиас Гронвелд

Корректор Екатерина Козицына

Дизайнер Никита Щекин

© Галина Щекина, 2021

© Матиас Гронвелд, фотографии, 2021

ISBN 978-5-0053-8949-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Она стояла, утонув в бурьяне,

Огонь крапивный полыхал по плечи,

И никого в округе окаянной,

И некому помочь ей, да и нечем…

Кричала молча церковь – глас в пустыне,

И купола ее чернила копоть…

А перед нею женщина застыла,

Невольно перешедшая на шепот.

Печальный рот ворот зажат щеколдой,

Решеток ржавых сомкнуты ресницы.

Как может холод быть сильнее холода —

От тех, кто мог непрошено явиться.

Здесь стены ждали помощь человека,

А человек пришел опустошенный!

Соединились два осколка века

Беззвучно, боязливо, обреченно…

Не каждому, увы, дано, что ищет.

Развалины одной в другой заныли.

Столкнулись две беды, два пепелища,

Два прошлых преступления, две были.

Вокруг святых летали ангелочки,

Мария-дева кротость источала,

Но все смотрели вверх, и в высшей точке

Парил Всевышний посредине зала.

Ударит небо страшною дырою —

Сгоревший купол, и в прорехе тучи.

Для света этот купол был построен

Давным-давно да мастерами лучшими.

И вот руины вместо благодати.

Построили одни, другие рушили,

Выходит, мы потомки как предатели

Домов отцовских, веры в храме, в душах ли.

Исчез иконостас… Туда добраться

Лишь по доске расщепленной возможно.

Пустынно место алтаря, вибрация

Полов от двух шагов неосторожных.

Ступеньки на второй этаж и клирос,

От крутизны сбивается дыханье.

Оконца поглядят глазами сирот…

И грязь повсюду в скорбном здании.

На клиросе огромное кострище,

Где раньше пели музыку, молились.

Теперь бродяги, пьяницы и нищие,

Пображничав, разбили здесь бутыли.

Фрагменты росписи крыла, плаща, пещеры,

Причастья кубок, и крестом у горла руки.

Но где искать спасительную веру?

На кровле дерева согнулись в луки.

Так и живешь разрушено и стыло,

Под мусором житейским задыхаясь,

Когда ничто немило, все постыло,

Нет помощи, кругом беда лихая.

Не браните ее – простужена,

И житье ее бестолковое,

У нее коньяк вместо ужина,

Каждый день у нее все новое.

И умом никак не обижена,

И умений разных палата,

И прочитана уйма книжек,

И большая за это плата.

Ни к чему она не привязана,

Ни зачем душою не тянется.

Обняла да бросила разом, да

В своем краю что скиталица.

Волос русый по ветру волнами,

Статью тонкая и упрямая.

А глаза как лед из весенних вод,

И никто не звал ее мамою.

Никому никогда не аукнется,

И ее никто вслед не окликнет,

Только бабкино ей напутствие —

Мол, вернись, захлопни калитку.

Шелест ветра, гулко от стен и ставен.

Голоса впитались в кирпич и доски.

Кто ты, женщина, кто тебе равен,

И кого ты видишь сквозь пыль известки?

Почему ты, женщина, родилась такая,

Как пеняла бабка – ни святая, ни божия?

Видишь, церковь – не просто камень,

Чаша духа святаго, она поможет.

Неспроста и слезы горьки безутешные —

Значит, душу здесь очищать…

И порой одинокой тоской нездешней

Помнить – дед был, бабка, отец и мать…

Хватит слез. Беда все не тает,

Жизни убыло лишь на треть.

Где же дом, где бабка святая?

Хоть бы издали посмотреть.

Под березой он, вдоль дороги,

У подножья большого холма.

И сбегали грядки пологие

По бокам в лощины, в туман.

И калитка цела, и забор с наклоном,

И щеколда – наглухо и на гвоздь.

Вам, чужие, мимо, тут по закону,

Если только нечаянный гость…

Ключ под лавочкой, как бывало,

Дверь, как в погреб и в темноту.

Много раз она тут ночевала,

А теперь пришла в пустоту.

И диван, и печка на месте,

И в углу с подзором кровать.

На стене фотографии, крестик…

Неужели же здесь ночевать?

Внучка помнила – здесь родные,

Папа-мама, их путь в Казахстан.

Дед и бабка в фате, вековые

Сосны. Речка. Детства места…

В задней комнате со шкафами,

Где углом выпирала печь,

Сохранилась лежанка с дровами.

Окна с досками поперечь.

И забили их наспех, видимо,

В этой горнице нежилой,

Не хозяйка же их обидела.

Может, просто – чтоб стало тепло.

Только холодно, как в подвале.

Пыль и сор запустения, страх,

Что-то в скомканном одеяле,

И обоев клочки на стенах.

Почему все так валом брошено?

Ведь любила бабушка прибирать.

Будто бегства и смерти крошево,

Как прошла мамаева рать.

Как ушла ты, бабка, некстати!

И давно ли на небесах?

Вон лежит пальтушка на вате,

Время замерло на часах.

Что ж, искала внучка в лощине воду.

Мыла окна, и стол, и дверь,

Несмотря на ясность погоды

Робко к печке – что уж теперь.

Было, милые, тут досады.

Было дыму полно в дому,

Только внучка шалая рада,

Что не кланяться никому.

Никогда бы раньше не стала

Убиваться. Что за нужда?

Тут же ей все казалось мало,

Вот вернуть бы те-то года.

Разыскала помятый чайник:

Хоть попить бы в нем кипятку,

Даже будто с надеждой тайной

Замереть в своем закутку.

Ни заварки, ни меда-сласти,

Ни обычного сухаря.

Да и то казалось за счастье,

Да и то казалось – не зря.

Только ночью метались тени,

Стуки в окна и потолок.

За стенами шорох растений,

Голос бабки тих и далек.

На диване спать, что на леднике,

До нытья суставов и вен,

И мерещился нашей бедненькой

Образ бабушки незабвен.

И всегда-то на два платочка,

Да в жилетке, верх лоскутной.

Голос низкий: покушай, дочка.

Да присядь, побеседуй со мной.

А о чем разговоры бабкины?

Знай бормочет старуха – пусть.

Со смородиной чай несладкий,

Но душистый и гонит грусть.

А смородина в банке черная

И томленая прям в печи.

Помни, детка, тут твои корни,

Но до времени помолчи.

Мать с отцом, ровно дети малые,

Убежали счастья искать.

А без них только хуже стало,

И душа застыла в тисках.

Засыхают яблони-пепинки,

Новых некому посадить.

Лег забор до такой уж степени,

Что смешались грядок ряды.

У беседки просела крыша,

Только голову береги,

Под дорожкой кроты ли, мыши

Все подрыли. Дыры до полноги.

Все равно огород не бросаю,

Лук-чеснок да морковь сажу.

Сын был, сажень в плечах косая…

Знаешь, а землей дорожу.

Северный дождь – не атака, не гром,

Мелкий, студеный, но поступью тихой

Он окружает испуганный дом,

Точно стеной. Наказание, лихо.