Тарас Журба - Кали-юга. Книга для чтения в метро

Партитура, пюпитр. Муза.
И шашки наголо.
Рубите провода, рубите злобу.
Рубите мощь
Эрекции чужой.
Как мало здесь тебя!
Всё больше там,
Где нет того,
Что здесь присутствует в явлениях.
Кирпич – феномен. Корь и гарь.
И гать – могила для мышления.
Геометрическая плоскость болота
Ярого сознанья.
Шибче, шибче пузыри!
Два принципа:
Кусай за локоть,
Зри затылок.
Бицепс —
Он толще, он прочнее счастия любимой.
Ещё вернее счёты —
И пальцы ловкие при них.

Топтать, топтать!
Месить, мешать, взбивать.
Готовить мессу чёрную,
Вынашивать, внимать.
Престол под куполом пустыни.
И дух единственный там – саксаул.
Где призрак Агасфера?
Где три небесных сферы?

Смерть дороже, чем прощенье.
Однако сломаны весы.
Клеймо на шее. Отмщенье
Сочтёт минуты и часы.
И «когито»,
И «эст фемина» —
преграда бытию ничто.
Опять тот ангел будет честен.
Шесть крыльев, шесть венцов полёта,
Залог удачной повитухиной работы.
Оправа – золото.
Потрава всполота.
Злак. Злачные места.
Плевелы?
Нет. Саранча?
Нет. Валовый урожай —
Руки подставляй.
Отношение частей сознания
К частям создания.

Я весь здесь.
Я весь взвесь.
Я друг врагу, я враг для друга,
Отец для сына, дед для внука.
Я вертикаль и параллель в зеркальных комнатах.
Я отражаю «я убиваю».
Я убиваю «я отражаю».

Слышишь трель кукушки? Мачеха моя.
Она дороже мне, чем вера.
Считай, коли ты слаб,
И верь, коль ты бессилен,
Но символ женщины не трожь,
И только молви, повторяя: «Ку-ку, ку-ку, ку-кук-ку…»
Куда ушла раздвоенность?
И ног – ни слипшихся, никаких.
Присутствие покойников
Самих
На собственных на похоронах —
Кредо кучи бытия.
И всё здесь есть. И правит телом Логос,
Продажный сын кровавого отца.
Я всё создал —
Ты все запомни,
Когда разрушишь молодца.
Отдельно руки, ноги, рот и бёдра.
Не в том порядке их скрепила.
Вот расставанье с силой.
Рожденье – боль.
И смерть – в страданье.
Когда воскресну, вновь разрезан,
Я обрету надежду на вящие на упованья,
На то, что буду склеен целиком.
Я ненавижу жертв себе —
Противно жрать себя.
Тебя боюсь, хоть созидаю,
Хоть прячусь у тебя под мышкой,
Как Аполлон и мыши.
И лук натянут тетивою.
«Эвоэ» вою.
Присмертный хрип моей осанны
Понятен волку и луне.
Воздастся только непорочным —
Не вовремя и не нарочно.
Приклей-ка лейбл на зад знаменью:
«Проверено, мин нет».
И проза пусть
Стихотворенью
Подарит сладостный
Каприз.
Минёт година, век и кальпа,
И мясо сварится в котле.
Я начерчу тебе на кальке
Теней забытых силуэт.
Кукушка – мудрая и злая.
Кукушка – гордая.
Кукушка – честная.
Не слушай её
Ни здесь, как и не там.
Пусть бьют тамтамы,
Вертятся барабаны,
И деграданты хлюпают в вине.
Кто в очередь на суд встаёт по доброй воле?
По перилам балконов небоскрёбов кто ходил?
Юдоли удаль. Гнев Сатурна.
За пазухой – слезливый крокодил.
Ты – за спиной, ты догоняешь,
Готовя встречу впереди.
А я иду к тебе, хромая,
Твою забытость ворошить.
На поезде, на поезде,
По разным по вагонам рассевшись,
Едут черти, едут мысли, едут чувства —
Грустно, радостно, безмолвно —
Во фраке хоровой зимы.
На поезде ещё не поздно
Добраться до Луны.
Лангусты, крабы, крысы,
Компьютеры, трамваи,
Диваны, переплёты,
Антенны, самолёты,
Фригольдеры, вальтеры, мясорубки,
Законы, лагеря, лагуны,
Провалы, тучи, сёдла, дудки,
Наручники, кондомы, гранаты,
Принципы, наркомы,
Люстры,
Пилястры,
Пилюли —
Ой, люли, люли, —
Рулетки, барабаны, чеки,
Не люди и не человеки.

Корни сидят в часах,
Часы сидят во фрикциях,
Соломы подстелили в гроб.
И гроб навалили на горб.
И браги залили в рог.
Нагрели пахучий грог,
Плеснули его в камин.
Сати давно ушла.
Аминь.
Читай, и помни остров,
И грезь, пока не поздно.
А у меня нет денег:
Корпускулы разбрызганы
По кочкам, строчкам,
Буйным ночкам.
Иссяк мой липовый кошель.
Остался кашель
Переливчатый кукушки.
Кому здесь скучно?
Мне очень неприятно взирать на то,
Как час дробится,
Минуты скачут и меняют портреты на парсеки.
Закон открыт инфляцией порядочной и честной —
До точки доводить журчащее, как веер,
Близкое стремление волны.
Кто может откупиться от косы
Фискально-призрачной
Основы мирозданья,
Молекулярно-волновой природы?
Налог платить за пользу от дробленья!
Ты был здоров, теперь ты беден,
Ведь у тебя нет денег:
Секунда утекла, и всё за ней спешит.
Окаменелые остатки этих бредней
По ангельскому лезвию серпа
Стихают тихо и покорно.
В кустах бормочет Норна.
И молот карлика стучит,
Зубопротез готовя ядовитый
Для вечной трапезы твоей,
Змея моя родная.

В тюрьме, однако, ни души —
Завод иссяк пружины,
Которая часы толкала
Вращать вокруг Земли солярный блин.
Инерция, негация, негоциация,
Сперматорея и фрустрация —
Диагноз ставит врач, подобный вору или богу.
Определить немыслимо крамолу
Как нечто, не похожее на тремоло
Небесного оброка.
Мы повстречались у обрыва,
И ты дала мне шанс успеть понять всё то,
Что лютой чередою бежит из глаз далече,
Неотвратимостью калеча,
Вгоняя в прелесть светлого ничто.

Опущены веки, и храм молчалив.
Пусть Будда заменит нам тётку.
За двадцать шкур капустного кота,
Звенящего в сердечке механизмом,
Мы получили много денег,
Соткав тенета в портмоне.
Где око-призма,
Там тридцать тетрадрахм капризно,
Неизбежно всегда войдут в немилость.
Скопилось на душе обилие одежды.
А хорошо б, как прежде, —
Только чешуя.
Шелом, корыто – меры для вина, прокисшего в постели.
Бабы словно черти.
Женщины словно чертовки.
Любимые бабы нескромны, нетленны, нейтронны,
По шесть-шесть-шесть за тонну.
Нам, демонам, опять не хватит ритма.
В бутылке снова джин, и фальшь в свинье-копилке.
В бутылке снова ром, и бабки снова в Роме,
Подбитые под церкви.
В бутылке снова змей.
И змеевик-затейник снимает
Пробу первого цилиндра
И пляшет на ветру.

Утро пришествия инопланетян считать вечером
Дня гнева,
И отменить, найдя ему замену в дне рожденья.
Отпразднуем?
Ложись, скрести и руки.
Лиха беда начало тринадцатой страницы.
Да в пятницу её —
Туда, где каждый день
Тринадцать.
Верста к версте,
Покой к огню.
Я на коне в опор гоню —
Во весь, в аппорт, в арнит,
В трансферт —
На костылях воскресных верб.
Верхом на демоне,
На грозном скакуне,
Скачу я под откос.
Ну, кто у вас не молчалив?

Печаль.
Мне хочется сказать о том, что незачем
Кручиниться.
Разочарован мозг тогда,
Когда высокое, спускаясь с беспределья,
Ложится в дрейф позорных повторений.
Как можно так мечтать? О чём? О ком?
О, Ом!
О сын стремящихся к распаду основ нетленной полноты!