Андрей Сметанкин - «Я жил тогда в Одессе пыльной…»

(Всё дальше, дальше от разлуки,
Всё ближе, ближе к расставанью,
Что ожидало впереди.
Ещё верста, ещё мгновенье,
Ещё случайная надежда, —
Одесса скрылась за холмом.)
…Меня задумчивый Никита —
Под стать Харон в убогой лодке, —
К судьбе жестокой увлекал.
Скрипели старые рессоры,
Мелькали спицы, словно пяльцы
В худых руках моей судьбы.
Над головой синело небо,
Как мячик, в нём катилось солнце,
И я катился по степи.
Друзья, друзья – песок сквозь пальцы
Иль в испытаниях опора? —
Кто в бедах выстоит со мной?
А если нам случится встреча,
То улыбнётесь ли открыто,
Подняв цилиндр над головой?
И, подойдя ко мне поближе,
Держа поэта за жилетку,
Вы назовёте ли с теплом
Лицейских лет мою проказу,
Фигурным оголовьем трости
Прикрыв улыбку на губах?
Иль вдруг зачнёте озираться,
Как черепаха, образ прятать
В своих тугих воротниках,
Что высоко поднялись к солнцу,
Как накрахмаленные крылья,
И верховодят в белизне?
Для большинства я – сочинитель,
К тому, на грех, весьма опасный,
Что лучше бы меня не знать;
В кругу дородного семейства,
Во избежание скандала
Не поминать меня в ночи.
Ну, что ж, держитесь стороною…
Не прокурор я, не защитник,
Друзья, друзья… Вы кто? Вы где?
Я обращался в бесконечность
И только слышал пустоту…
Обида, горечь и терзанье,
Усталость, грусть и раздраженье,
Унынье, скука и тоска,
Как птицы, вились над коляской,
На миг меня не оставляя,
А я сидел в углу сычом.
Какое дело до поэта
У партизан большого света,
Что в Петербурге иль в Москве?
А свет холодный и жестокий,
К чужим страданьям равнодушный
Проводит время без тревог.
Тут говорят, что дело света
Нести культуру, просвещенье
Во все отечества углы;
Что ныне главная задача
Всех представителей beau monde —
Смягченье нравов по стране;
Что свет достойно претендует
Средь нас на званье авангарда
Цивилизации. Затем
И чтут блистательные люди
Завет условности общенья,
Где во главе – хороший тон!
Они в политику вникают,
Бывают в курсе всех событий,
Своей земли, на стороне,
С тем элегантную одежду,
Не хуже царственной особы,
Всегда стараются носить.
Но, прежде пестуют душевно
Произведения под солнцем,
Что рождены живым умом.
По той же искренней причине
И покровительство искусствам
Они стараются нести.
Порой и сами же не против,
Уединившись в кабинете,
За сочинительство засесть.
Порой моральную поддержку,
А с ней и денежную помощь
Они готовы оказать
Как литераторам, по слову,
Так и художникам, по кисти,
Средь них – актёрам и певцам,
И музыкантам, как по нотам.
По сути, творческим персонам
Достойно свету помогать.
Мне говорят, что в руководстве
В стенах прекрасного Парижа
Мартен-Фюжье так написал,
И ту науку, слово в слово,
По грязной варварской России
Неплохо бы и учредить.
Ведь это выгодно, полезно,
Поскольку модно и приятно
Себя к искусству причислять.
Но, господа, прошу заметить,
Что ныне модно для французов,
Для русских будет через век,
Коль в демократии ущербны
И мы, простите, не готовы
Себя со смердами равнять —
Шнур отношений и приличий,
Подобно тягостной удавке,
На дух накинут, как аркан,
Стесняя горло побуждений,
Ломая кости обязательств
И превращая нас в рабов.
Ум изгибается привычно,
Во всём потворствуя коварству,
А наш язык всечасно лжёт,
Само ж лицо, актёр искусный,
Играет роли по заказу,
Какие требует момент.
Всегда идёт от обстоятельств
С улыбкой деланных приличий,
Стремясь всё вызнать наперёд.
Мы только в свете народились
И только встали с колыбели,
Уже за нас всё решено,
Как стоит нам держать осанку,
А прежде кланяться усердно,
Кому – в особенном числе,
Как стоит нам вести беседу
И как нам следует влюбляться —
Задолго определено, —
Когда же делать нам визиты
И что, порой, дарить на свадьбу,
Как быть достойным на балу?
Свобода света несвободна,
Коль от условности зависит,
И человек, войдя в пределы,
Мораль не ведает в себе;
Коль настроеньем не владеет
И за себя не отвечает,
Но поступает, как закон
Большого света принуждает,
В себе теряя самобытность,
И умирает ЧЕЛОВЕК…

Друзья, друзья, где это видно,
Чтоб я склонял главу пред чином
Да и перед властью спину гнул?
Меня всё это отвращает,
И независимость, не скрою,
Готов в дуэли отстоять…
Который час прошёл в дороге
(Стара коляска, катит быстро —
Градоначальника презент),
Одесса может спать спокойно,
Её покой не потревожу
И эпиграмм не напишу.
Сидел в коляске одиноко
Среди вещей за тройкой чалых.
Перекати – по ветру – … степь?..
Перекати – по ветру – поле.
Как сладко, сладко быть на воле
Вдали от чопорных мужей!
Хотя и царский ты наместник,
Герой великого сраженья,
Такой же сутью человек,
Как твой «всего лишь подражатель
И лорда Байрона поклонник,
И Дон Жуана ученик»…
Литографированная совесть,
Как подорожная бумага,
Чем наделил граф Воронцов,
Чтоб я быстрей оставил город
И от себя семью избавил —
Так думал дальновидный граф —
Мне обжигала грудь и руки.
От униженья в неизвестность
Теперь потерянно катил.
Пусть это так, но я свободен.
Свободен? Да, как это небо, —
Никто не волен над душой,
И всё решает Провиденье,
Что управляет всей планетой,
А также – судьбами людей…
Прощай, торговая Одесса,
Прощайте – с Богом! – одесситы
И корабли со всех сторон.
Для Новороссии привозят
Колониальные товары,
Что бакалеей тут зовут, —
Вино и сахар, рис и саго,
Муку и крупы, чай и кофе,
Имбирь и перец, и кунжут.
Сюда привозит с каждым разом
В делах успешная Европа
И свой промышленный продукт —
Все ткани, обувь и лекарство,
Там – парфюмерия, москатель,
А здесь – машины и станки.
Да, предприимчивые страны
Дают на экспорт превосходство,
Но, прежде, главное, – сырьё,
Как хлопок Индии, Востока,
Железо, уголь и селитра
Со всех концов людской земли.
Так для развития торговли
И с ней промышленности русской
Одесса встала впереди,
Как для «помещества», дворянства,
Так для крестьянства и мещанства.
Идёт по свету капитал,
Он подбирается к отчизне,
На зуб уж пробует Россию, —
Плывёт, гудит, как пироскаф.
Идёт рожденье капитала
С душой и русскими чертами,
В Одессе каждый божий день,
И всем изящно управляет —
Где помогает, где внушает,
А где стращает Воронцов.
Так от прибытия в Одессу,
По окончанью южной ссылки,
Я жил по средствам в номерах.
Порой подобно капитану
На мир с утра взирал с балкона
И видел там морской залив.
Людей я видел под собою
И не считал себя главнее,
А был таким же муравьём.
Любил людей не понаслышке —
Я был знаком, общался с ними
И чуял в душах мастерство —
Мне был знаком поэт Туманский
И, достояние Одессы,
Корсар бывалый Морали.
Народ всегда был коммерсантом —
Седой Восток и мощный Запад
Об этом ведают давно.
Но лишь аграрное дворянство
В России ведать не хотело
И не желало признавать
В купце, промышленнике русском
Своих преемников и смену,
Чего не в силах избежать.
И потому страдал Евгений,
Мой житель города, деревни,
Помещик мой и дворянин,
Ведя свой праздный образ жизни,
Сбирая подати с поместья,
Привыкший только потреблять.
Он за собой не знал ответа,
О ближнем вовсе не старался
И не смотрел на шаг вперёд,
Когда лишь золото столице
Потребно было, не пшеница,
То земли отдали в залог.
Такую практику хозяйства
На разорении папаши
Онегин молча постигал.
Богатый недоросль, оболтус
Поднялся снова пред глазами,
Каких не мало на Руси.
Хотел писать я Дон-Жуана,
Но только в русском варианте,
А вышло всё наоборот…