Ингер Кристенсен - Стихи и эссе

Я проигрываю это, чтобы нащупать точку, где музыка наталкивается на сопротивление – чтобы сломить это
сопротивление и встретиться
с музыкой
и снова этот дом колосс из шлакоблоков, бетон с остатками тростника
с фабричной низины, раствор с отпечатками трёх больших рук
эти ослепшие глаза, этот сводчатый конгломерат из миллионов рабочих
глаз времён и мест – и золотой кнут как молния над крышей
золотой кнут, мои друзья, который висел на его поясе, пылающие слова,
которые выжгли себя до самой сердцевины его тела, когда солнце
и он гарцевали по пустыне
так я представляла себе Рембо с тремя большими руками, две для себя,
третья для безвестного
так я представляла себе музыку – о эти две мои руки, которые
сопротивляются тому, чтобы найти третью
и снова этот дом, где негр широко распахнул глаза как прожектора́,
разъедающие воздух, где кровь негра удобрила каменную кладку
монахов, где плодовитая женщина из какого-то уголка мира в углу
мексиканского храма родила вот эти свои крики
там на улице снег грязная кромка вокруг самого обычного северного
дома с книгами, ванной и центральным отоплением, а сверх того лишь
с презреньицем к тому что мы потеряли и нашли
там в верхней комнате я ищу и ищу свою третью руку, может она
спряталась в снегу, может выберется сама, прокрадётся ощупью
к сердцу стихотворения, натолкнётся на моё сопротивление посреди
стиха
я проигрываю это, чтобы нащупать точку, чтобы после этого уже ничего
больше не нащупывать, чтобы замереть на мгновение точкой в доме
в теле мира, дать на мгновение невозможный ответ на невозможный
поворот моих вопросов – если уж снова проиграть эту невозможную
точку за точкой и паузу за паузой вплоть до центра времени, где можно
запросто послать прощальное письмо, до десяти, когда почтальон
вынимает письма
но миленькое письмецо которое ничего без надобности не ворошит
в минувшем уже отправлено года этак четыре назад
я забыла сегодня тебе рассказать о мужчине в белой униформе который
шёл по заснеженной улице, в белоснежных лакированных туфлях
и с таковыми же усами, с букетом в левой протянутой руке, как ни
в чём не бывало, я думала, он мёртв
я забыла рассказать, что я думаю о твоей жизни как о смерти, что я снова
и снова погребаю своё тело в твоём теле, что я снова и снова назначаю
срок твоему счастью, которое не знает сроков, назначаю срок своим
стихам, которые…
если бы я могла начать с крика в храме, снова в этом доме, чтобы все они
стояли во весь рост, все были жизнью в твоей жизни,
жизнью, мои друзья, которая висела на его поясе и пылала, сгорела под
африканским солнцем,
вернитесь, мои друзья, и объясните вновь и вновь – это чистое золото
и зияющая безвестность, как сочувствие у тех, кто говорит о чём
угодно другом
я думаю о твоей жизни, пусть это пребудет внутри, пусть это пребудет
сердцевиной моих стихов

Спиной к своим стихам, к себе самой, к своему слову, я ухожу от себя
самой, от своих стихов, от своего слова и погружаюсь всё глубже
в своё слово, в свои стихи, в саму себя
сквозь вещи мы смогли разглядеть только вещи [9] Возможно, отсылка к Николаю Кузанскому: через вещи к Богу как к началу вещей. , вечер и утро в марте,
в марте тех дней, сборы за сборами, день за днём, звучит как
последовательность, но всё же это лишь слово, март
вечер и утро, больше уже не момент времени, но световая масса, которая то вывернется наизнанку,
то свернётся обратно, постоянный
крик, когда спинной мозг делится на спинной мозг с собственным
спинным мозгом и все эти люди выстраиваются бок о бок, хвощи,
раскачивающиеся в утреннем тумане, холодок под вечер, когда мы
ждём пылающего огня, в котором забьётся сердце
кто ещё может думать о красоте, все чужаки толпятся бок о бок в любимом,
протянешь ли ему тело, окажется, что протягиваешь слово, которого
они не понимают – и кто ещё смеет говорить о красоте понимания —
протянешь ли ему хлеб, за него ответит копошащийся сброд то ли из
недр земли, то ли из выси: спасибо за пищу, пойдёт и усядется на стуле,
чтобы читать газету, не понимая
но кто смеет ещё говорить о необходимости понимания
я шла как-то по улице, что влилась в другую улицу, а та в улицу за улицей шла я, держась за чью-то руку
о страна людей, о земной шар, вихрь засасывающий и выплёвывающий
как вертящаяся дверь, кто-то ждёт начеку, кто-то, кто больше, больше,
чем зло
эта дверь что непрестанно раскачивается между злом и добром, эта дверь
которую мы дёргаем и дёргаем и думаем, что нам что-то открылось,
которая всегда открывается и закрывается лишь сама по себе
эта мельница что мелет и мелет, эти стихи которые она открывает
и закрывает как утро и вечер одновременно и что я сама хотела
поставить как красивенькое завершение от одного понимания
к другому, я забыла
времена́, места́ забыла, больше не мои, не моего любимого, не чужаков,
не слов, не последовательностей, больше не красоты зла времена́
и места́, а просто так времена́ и места́, струящиеся вперёд и назад
сквозь времена́ и места́, и люди носящиеся туда-сюда среди людей над
и под бесконечным туда-сюда
на миг забыв всё зло мира
не верь в ложь, не верь в забвение, не верь в то, что или здесь, или там,
верь в человека, может быть случайного из чужаков, будто он, оставив
свою чужесть, говорит: я не лгу, мне не лжётся
верь что это возможно
что все мы потеряли во встрече мой любимый – — ни смерть ни
жизнь
спиной к смерти и к жизни я ухожу от смерти и жизни и погружаюсь всё
глубже в смерть и жизнь, проигрываю эту надрывную тему, думаю,
мы слишком часто её упоминали, на этом нашем неведомом языке
мы называли её любовью, мне бы называть её так снова и снова, но
слово не оказывает такого сопротивления как вещи
такого сопротивления как сердца, распахни их, пусть кровоточат сквозь
слой за слоем сознания, эти бесформенные бастионы «я», где бродит
страх, как безличный баран с современным воздушным мехом из
стекловаты как единственная безнадёжная защита от чего?
от ещё не выношенной страны людей, которую нам негде вынашивать,
от ещё не выстроенного дома, в котором нам некогда жить, от ещё не
зачатых детей, которым мы не смеем верить впиши своё имя в их
сердца а их имена на своей деснице
кто ещё смеет говорить о необходимости понимать, довольно видеть,
владеть, знать и всё же Солнце, что пылает и пылает в сердцевине
твоего тела, сквозь дитя, что тебе снится, сжигает его, оставляя кучку
песка, которую легко смыть как слово с твоих губ
о моя боль в твоей жизни,
спиной к спине хочу я содрать свою веру, чтобы осталась вера, спиной
к слову, пусть слово будет словом, пусть ложь будет ложью, зло будет
злом – не забывать, но видеть, как тащит его за собой, этот крест
верь что это возможно
кто ещё смеет говорить о красоте понимания, кто смеет ещё говорить
о сердцевине стихотворения, как будто речь о стихотворении, кто ещё
смеет говорит о «сначала», как будто речь о встрече
спиной к нашей встрече я ухожу от нашей встречи, всё дальше и дальше
в нашу встречу, которая есть встреча вещей с вещами, которая
есть встреча времён и мест с временем и местом, которая есть утро
и вечер в марте, время года и будущее время, она открыта и закрыта,
одновременно ты и чужие
позволь здесь на кромке белого, безвестного написать кратко: тебе, мой
любимый, ни жизнь, ни смерть, но это слово, которое мы произносим
столь часто, на нашем неведомом языке мы называли это любовью