Вера Павлова - Проверочное слово

Под окном – берёза. Она была посажена папой в честь рождения моего брата Серёжи. В мою честь папа посадил рябину. Берёза и сейчас жива-здорова, на голову переросла нашу пятиэтажку. Рябины уже нет. Она многое вынесла. Палисадник (заборчик, цветы, кустики плодово-ягодные) превратился в парковку, даже трава перестала расти, а она всё стояла, всё цвела. В год, когда неизлечимо заболел Стив, я заметила, что она двойная. Заметила потому, что одна её половинка засохла. В год смерти папы засохла и вторая. Теперь её выкорчевали. И следа не осталось. На папиной родине, в Вологодской области, был обычай: в день рождения ребёнка сажать столько деревьев, сколько нужно для постройки дома. Думал ли папа об этом, сажая мою рябину? Да и что из неё сделаешь, тоненькой такой? Её и на домовину не хватило бы.

Двор моего детства. Такой зелёный, что из окна не был виден дом напротив. Такой многодетный, что воскресенья не хватало, чтобы переиграть во все игры.

Коляску с ребёнком можно было спокойно оставить под окном. А вот велосипед – ни на одну минуту! До сих пор перед глазами: смотрю в окно кухни и вижу, как взрослый мужик садится на мой новенький подростковый дамский велосипед и не спеша уезжает. Два велосипеда угнали у меня в детстве. Две мои дочки выросли под окном. Где вы, мои велосипеды? Что осталось от моего двора?

Тётьнадя, Тётьмаша, Тётьлюда живы, Дядьвали и Дядьволоди уже нет. Бельё под окном сушит только Тётьнадя. Ковры больше никто не выбивает. Исчезли лавочки у подъездов и детская площадка. Играющих детей не видно даже по воскресеньям. Зато стало очень много дворников. Они даже подрезают траву – там, где она ещё осталась. А черёмуха, сирень, липа, жасмин, клевер? Цветут.

Мне пять лет. Я стою в резиновых сапогах на берегу Москвы-реки и наблюдаю за личинками стрекоз. Они сидят на камышах как приклеенные, похожие на маленькие черепа. Жду. Ничего не происходит. Вижу: один из черепов даёт трещину. Беру личинку, осторожно расширяю трещину, расшелушиваю, снимаю скорлупки. У меня на ладони оказывается мятый, мокрый, жалкий стрекозлёнок. Дую на него. Подставляю солнцу на просушку. Расправляю ему крылышки. Жду. Крылышки распрямляются, дрожат, дёргаются, и мой стрекозлёнок неуверенно и криво улетает. Повитуха стрекоз, я счастлива и горда. До сих пор.

«Дайте Тютчеву стрекóзу»? Нет, Осип Эмильевич, дайте её мне! Хотя – уже дали. Неведомая читательница попросила почтовый адрес: «У меня есть кое-что, я увидела это в магазине и поняла, что не могу не подарить это вам». Вскоре пришла посылка: серебряная стрекоза с янтарными крыльями. Ношу как орден.

Таких, коричневых, мы называли в детстве пиратами. Научных имён мы не знали. Ни одного для ста пятидесяти видов, обитающих в России. Немудрено: они в основном латинские. Всего несколько русских. Зато каких! Блестящая красотка. Красотка-девушка. Стрелка красивая. Дозорщик-император – не наш ли пират? Или наш пират – кордулегастер кольчатый ?

Как я люблю стрекоз! И они платят мне взаимностью. Стоит летом лечь в траву, сразу слетаются, садятся на голое плечо, на страницу блокнота, на кончик шариковой ручки, выводящей в блокноте:

Лежу у реки, подглядываю, как любятся стрекозы. Они любятся в полете, так самозабвенно, что падают в реку. Их крылья намокают, тяжелеют. Ромео и Джульетта, думаю я. Но тут стрекозёл, использовав свою подружку как взлётную площадку, отталкивается от неё и улетает. А она (красотка-девушка?), еще с минуту поборовшись, затихает и отдаётся течению. Ещё о стрекозлах, из Википедии: «Вторичный копулятивный аппарат самцов высоко специализирован и не имеет аналогов среди насекомых – удаляет сперму предшественника перед тем, как оставить собственную». Как я не люблю стрекозлов! Нет, всё равно люблю.