Илья Масляков - Рифмуя жизнь – 2. Стихи

Спят мосты разведенные, и туман у реки.

Сфинксы дремлют у берега, на Неве полный штиль.

Снится Сфинксам египетским дальний солнечный Нил.

Ленинград, словно сказочный, весь покрыт дивным сном.

Только мы, взявшись за руки, спящим Невским идем.

Улица чёрная глядит на меня,

Окон пустыми глазищами,

От фонаря, до фонаря,

Тьма разбегается нищими,

Шорохи, крики, кошачий концерт,

Запах мочи подворотен,

Ночь как шлюха манит к себе,

Зельем своим приворотным.

Чёрная улица траншеей дворов,

Город режет надвое,

Изредка чиркнув собой небосвод,

Звёзды в «колодцы» падают.

Вторя порывам хрипло скрипят,

Мрачных парадных двери,

Страх первобытный ночной темноты,

В душу крадётся зверем.

Лучик солнца осеннего, расцветил листопад,

Я стою у окошечка и ему очень рад,

Мужду рамами муха слишком вяло ползёт,

Если скроется солнышко, холод муху убьёт.

Моя тёща увлекается нетрадиционной медициной, в том смысле, что лечится чем попало, что товарки насоветуют, то и пробует на себе.

Приехали мы с женой, как-то к тёще на дачу, домик небольшой, кухня комната и банька- крохотулька на первом этаже, да спальня на втором. Вобщем-то целью моей поездки была именно банька, спальня у меня и дома имеется. Затопил я её, по трубам тепло бежит, вода булькает, темпиратура подбирается к 100 градусам. Я распарил веничек, разделся, подкинул ещё дровишек, огонь в печи ревёт, трубы от кипящей воды начали вибрировать и вдруг хрясь, или блямс, или дзынь, что-то в парилке разбилось. Я заскакиваю в парилку и тут же с бешеными глазами и спёртым дыханием вылетаю обратно, глаза щиплет, в горле ком, не вздохнуть, ни соответственно п-нуть. Кричу теще, что за аммиак она хранит в парилке, а она из комнаты орет благим матом, что я разбил её лекарство. Оказывается тёща занялась уринотерапией и настаивала свою мочу рядом с каменкой на подводящей нагретую воду трубе, труба от температуры завибрировала, вся эта пардон, гадость грохнулась на каменку и тут же превратилась в облако удушливого аммиака и прочей химической отравы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пришлось полностью заливать камни и промывать их, собирать стекла, в общем, когда я привёл баньку в надлежащий вид, париться уже расхотелось. С тех пор я предварительно обшариваю парилку на предмет нежелательных предметов и веществ. А баньку люблю и другим всегда советую, это и отдых, и здоровье, и рассказик можно написать при желании.

Мой корабль одинок в сером сумраке моря.

Снасти старые треплет злой ветер приморья.

Краска слезла местами, металлом борта обнажила.

Тарахтит дизелек, и машины в трюмах еле живы.

Но, кряхтя и бранясь, из трубы черный дым выпуская,

Словно старый моряк, он привык и к штормам и скитаньям.

Сколько миль он прошел, что не снилось другим,

не мечталось.

Только к старости их ему очень немного осталось.

Чайки с криком прощальным над рубкой его пролетают.

Солнце в море ушло, и вечерние сумерки тают.

Знает мой старичок: не плескаться ему морской пеной,

Путь закончит, как все корабли, под струей автогена.

Аэропорт закрыт, не принимает.

Не отправляет так же никуда,

Идет циклон с Аляски на Камчатку,

А, мне представьте горе-не-беда.

Табло мигнув последний раз погасло.

Какой- то борт садится в Магадан,

Денька на три, а может быть и дольше,

Нас занесёт снегами ураган.

С погодой на Камчатке не поспоришь,

Уж коли край, то это край земли,

И при таком раскладе при суровом,

Молись на лётчиков, чтоб донесли.

Аэропорт дрожит от снежных залпов,

За окнами всё воет и гремит,

Циклон идёт с Аляски на Камчатку,

А люд бывалый на баулах спит.

Вот кто-то расчехлил свою гитару,

А кто то в бога мать кляня циклон,

Запел надтреснутым, пропитым горлом,

И запустил по кругу самогон.

А на полу в бушлатах с вещмешками,

За Тихоокеанский грозный флот,

Братишки что по осени призвались,

Им каждый день в циклоне словно год.

С диспетчером небесным не поспоришь,

А я всегда надеюсь на авось,

Молюсь тихонько богу «Гидромета,»

Чтоб завтра утром солнце поднялось.

Под гул людской, под перебор гитары,

Под ветра вой, я так к нему привык,

Приладив рюкзачок вместо подушки,

Во сне уже лечу на материк.

Ещё сильна ночная мгла,

Туман к подножьям сопок льнёт

И первой птицы хриплый крик,

Рассвет с надеждою зовёт.

Дыханьем травы шевеля

Проснулся лёгкий ветерок,

Лениво Тихий океан

Отливом обнажил песок.

Светает. Рябью по воде

Сверкая солнца луч скользнул

И вдруг исчезла тишина,

В базаре птичьем потонув.

Как тихо, только шелест трав

И птицы запоздалой пенье,

Сейчас поглотит горизонт

Заката алое свеченье,

Ещё от силы пять минут

Пробудет в забытьи природа

И вновь на землю ночь придёт,

Звездой упавшей с небосвода.

На чёрных базальтах, открытых ветрам,

На краешке крохотном суши,

С утра гомонят призывая рассвет

Бакланы, гагары, олуши…

Озябшие за ночь, всё жмутся к скале,

Как будто она согревает

И душ ледяной от разбившихся волн,

По перьям слезами стекает.

Стоят не решаясь сорваться в пике

Над тёмно-зелёною бездной,

И взмахами крыльев внушают себе,

Что было б нырнуть полезно.

Вдруг чёрною свечкой отправился вниз,

Навстречу клокочущей пене,

Какой-то нетерпеливый баклан,

Под стоны, клёкот и пение.

В пучине исчез и минуту спустя,

Уже подлетел с добычей,

И жадно рыбёшку птенцы теребят,

На завтрак минтай привычный.

Поднявшись над бухтою солнце в зенит,

Лениво по небу катится,

А птичий базар своей жизнью живёт,

И белым помётом гадится.

Под грохот стотонной прибрежной волны

Несущейся скалам навстречу,

Ныряют с базальтовых круч в глубину,

Довольно прилично замечу.

Кормёжка, рыбалка, кормёжка опять,

Весь день световой в трудах,

И лишь на закате базар устаёт,

И забывается в снах.

Не долго возня на уступах слышна,

Короткий закат и ночь,

Лишь вечным волнам не смотря ни на что,

Базальты подмыть невмочь.

На краешке суши, над чёрною бездной,

Засунувши клюв под крыло,

Уснули бакланы, гагары, олуши,

Суровой природе назло.