Антон Махнырёв - «Я на черте засечной…»

Перед музейной стойкой,
Что к лифту на пути,
Стою, душой нестойкий.
Меня пора спасти!

Хоть сам не знаю: стою ль?
За дерзость не почти:
Своей души настойкой
Тепло дай обрести!

Судьба, спокойный стоик,
Стой! Хватит! Вновь не мсти!..
Вновь занята́… «Не сто́ит!.. –
Твержу: Пройдя, прости!»

В парке зарыта юность
С первой экскурсией. Где-то
Там дерзковато рисуюсь
В снах дворцового лета.

В парке зарыта юность –
Встреч и речей миллионы.
Там в круговерти я сунусь
«Вальсом» – аттракционом.

В парке зарыта юность –
Ключ же от клада украден!..
Утки, в пруду соревнуясь,
Чертят мне знак «Фольксваген».

Длинный деятельный дятел,
Въедливый ты мой приятель,
Отвлекись и помоги:
Подолби мои мозги!
Не меняй своё ты кредо:
Клюй скорей там короедов.
Не вдавайся в их причинки,
Выклюй лишние личинки!
Пусть кричат нам: «ахи-охи»,
Пусть клянут: клюй мысли плохи!
Пусть кривятся, как кликуши, –
Клюй в извилинах их туши!..

Зная мысли, славный дятел,
Не «стучи»: ты ж не предатель?

Твой пруд-великан, отступившись от МКАДа, столица впустила.
Мне помнятся здесь берега без кокетства дощатых настилов:
По сводкам, в нём летом найдут не один новый труп.
Пруд – просто межа между парком и кладбищем тут.

Как на Джамгаровку я снова ни свалюсь,
Мой разум странным сном из детства занят:
Я, утро, сосны, солнцем залитый валун.
А сон ли? Тучки крон, похоже, знают.

Ночь. Такси на «Алексеевской».
«В путь!» – мигает мне, зовёт.
Сяду. Света сеть рассею я
И умчусь на нём в полёт!

Сесть в такси на «Алексеевской».
Слева – её дом не ждёт…
Ждал на лестнице рассеянный,
Заходил с вином развеяться.
Карта вин вины не бьёт.

Сесть в такси на «Алексеевской».
Справа – рынок тела ждёт.
К «феям» забегáл проверенным.
Там падение измерил я.
Жёг там душу: «Жжёт – не жжёт?!»

Сесть в такси. Расстаться с холодом.
Сбросить грех гирлянд тогда…
И растает сердце в Вологде…
Там и сгину навсегда…

Сел в такси на «Алексеевской».
Но расставил сети тот,
У кого к такси доверие:
В дом-ночлежку привезёт!

Май доплавляли июньской той ночью.
Завтрашний день мы в планах не прочили.
Просто без спроса нагрянул, настойчив.
После встречался я с ней «между прочим».
Плен был непрочен, а я неустойчив.
Ясность настала – страсти просрочены…

Вспомню порой (всё так в памяти точно!):
Послепостельно поэмой потчевал.

Пудрить землю декабрь старался снежочком.
Тридцать первое. В предновогодней поре
Перед праздником мысленно ставлю я точку
Под Москвой, в Палестине, в монастыре.

Здесь вязала история узел горди́ев,
Здесь, где Никона длань и смела, и дерзка.
Разрушенья, разрухи смели грех гордыни,
Здесь воскрес плод деяний, дай Бог, на века!

Малоснежье печалило самую малость,
Благодарность шептал на другой быв земле…
Над собором ворóны задорно игрались.
Им, наверно, прощалась та детская шалость.
И, казалось, прощалось, прощалось и мне…

За душегрейный мой подарок
Прочту её я благодарность,
Проникнусь к чистоте душой.
Проветрюсь, спрячу в снег огарок
Греха. Но тянет чёрт к другой!

Раскрыта карта. Я – упёртый,
Не нужен третьей ни черта!
Трёх «дам»: от Бога, мира, чёрта
Тасую снова. Где черта?

Четвёртая! А вдруг найдётся?!
(Пусть в правилах игры и нет!)
Одна – никак не разведётся,
Та – с женихом не разойдётся,
Над третьей – ремесла запрет!

Вылезая из ночи в квартирной норе,
Выполз я из подъездных кулис.
Поутру, в дань разыгранной кем-то игре
Над земной сценой снеги неслись.