Алексей Левшин - По ту сторону снега

Вот Петербурга каменные доски.
Петру уже не разобраться в них.
Мы этих площадей недавние подростки
На этих мыслях дрожжевых.

Ах, Питер, вислоухий обормот,
Своей тоски он не узнал вначале!
Он принял будто бы ее за черный ход,
Где вскользь его на чьих-то поминали
Похоронах, воды набравши в рот.

Про улиц мокрые меха и про гранитный терем,
Про тех, кто знал в лицо гордячку-вертикаль,
Я расскажу тебе. И нас собор согреет.
Такая жизнь у нас: собор, сугроб, строка.

Зима ревнива. Это худо. Беглый ангел
Здесь не сберег себя, кровь остудив снежком.
Он силой обладал любви и хулиганства,
Божественной – как раз – по-райски, прямиком!

Он на снегу лежит. Но мы его не видим.
И до сих пор над ним стоит Данзас.
И до сих пор он говорит: «Простите,
Я вас любил, как мог. Как мог, любил всех вас.»

Как зеркало,
С небес на нас заря.
Жить тяжело, и все кругом в осколках.
Душа – Земфира – до тех пор, пока не зря
Бумага марана, и казни помнят елки.

А кровь каурая выходит из себя,
И зябкий мир своим теплом полощет.
У нас навалом этого добра.
Верней сказать, у нас его колодцы!

Заря торопится, не знает, как ей быть:
Залить все разом или краешек оставить
Подушки, поперек которой спит
Младенец. Он теперь ее прославит.

Немая нынче выдалась зима.
И льдом подернуты, что паранджой, подъезды.
И ей глядеть в глаза, как страннице нельзя.
А дела удивительная бездна!

Бреду вдоль жизни
Вашей, тополя,
Что к пятнице мне кажетесь распятыми,
Ничейный госпиталь, увечная семья,
С пасхальными в махорке арестантами,
И ты, что конопатая сперва,
Веселая, безумная, проклятая.
Там кто-то «Русь» сказал.
Не то. Плотва,
Тмутаракань
И молодость моя – ты.

Лес мчится, шалея от травли фабричной
Коричневой далью —
От этой росистой и мглистой и клятвопреступной отчизны,
Где рос он, где мы вырастали с заложенной в сердце печалью,
Что будет нам некуда деться, как только впотьмах очутиться.

За поручень корабельный – а где это, кто это?
Иденом, Грином, Гарольдом —
Да нет, безобидною… праздничной молью —
Туда за любовь – за отчизну —
Туда и учиться, учиться.

В ту сторону быстро летят самолеты.
Назад – обрывая в душе бахрому.
Там Оксфорд, Сорбонна, соборы и как сердобольно
Вздыхает душа по тебе ж самому!

Прощайся с подушечным ласковым миром,
С твоим подростковым веселым житьем.
Зачем нужно было таким фуаграшным лавиром
Себя предложить чистоганом, наложенным платежом?

Но только твой шарабанский лепет
Не треба здесь, а и нам не любо.
Париж свой нагретый вершит трафаретец,
В который не влезут никак сираношные губы.

Но только ты мне объясни,
Что ж я ходил Плантагенетом?
Зачем я восхищался светом,
Добытым Вильямом в пути?

Стихов рассеянный раствор
Я принимал с утра поране.
Зачем Цветаева, Ван-Гог
И Алигьери с Модильяни?
Какой быть может разговор!
Я никому здесь не помог —
И поздно – нет на свете Жанны.

И понимаю, что одно
Могло лишь быть мне примененье.
Но триста с чем-то лет, давно
Уже придумано оно:
Так значит, жил в одном селеньи…

Леса нетленные виднелись за рекой
То плыли медленно, то гасли непрерывно.
Даль щурилась на шорох за спиной,
На тень сугроба и рожденья холод зимний.

За притолкой речною, подо мной
Проходит смерти перекресток лыжный.
Да, я подрос. Но ты растешь со мной
В моей расстегнутой на все невзгоды жизни.

Как дачи, позлащенные
В полсолнца, в пол-олифы,
Я первый поименно,
Коль впрямь по алфавиту.
Ходил по Красной коннице.
По Синему по мосту.
Мою физиономию
Ищите вы по росту.

Вот здесь стоял всегда вверху,
А здесь – ноблесс оближ —
Сидел на корточках внизу
У женских ног. А после был Париж.

И вот и день, брусничный день вставал.
И осень вширь, как на сносях, раздалась.
Россия, смыв с себя татар,
Старообрядческой улыбкой улыбалась.

По темным рытвинам просроченной земли,
По темным вывихам, ухабинам, по темным
Дождями смазанным, от горя вероломным
Полозья Русь по шороху несли.

Смотри, какой огромный этот шорох!
Он скит, туман и ряска для души.
От шамкающих на бегу просторов
Полоски сонные мне по лицу прошли.

У нас здесь рек, ты знаешь, в изобильи!
Вот только их не видно ни души.
А мой народ, наверно, обессилил.
И осень где-то вязнет, по грудки.

А если нам так страшно стало жить
(Ах, гораздо страшней почему-то,
чем умереть), то это на время,
Которое нужно нам для возвращения
В темные, выросшие промежутки
Меж нами и теми, с кем
Почти что вчера расстались.

Сосны расставлены реже, чем, людям, прищурившись, кажется.
Ты можешь приникнуть щекою к ним, как к изголовию.
Сердце забьется в виске, как в ручье,
И по горло в судьбе забарахтаются товарищи…

Без нашивки, пометки
Кровь по воздуху мчит.
Видно, как лес умирает
Из-за обугленных дач.