Array Антология - Современная греческая проза

Михалис смотрит на Вайоса, который все еще стоит у окна, и Вайос ему мрачно подмигивает, прижимает палец к губам, а затем крутит у виска. Отходит от окна и садится напротив адмирала, наполняя стаканы. Выпивает, затем наклоняется вперед и прикуривает сигарету от свечи.

– Дурное предзнаменование, – адмирал поднимает на него взгляд.

Вайос застывает, склонившись над свечой, и смотрит на него, не выпуская сигарету из зубов. В полутьме его лицо окутывает странная грозная тень.

– Плохая примета – прикуривать от свечи. На флоте мы говорили, что, если прикуриваешь сигарету от свечи, значит, где-то умрет моряк.

– Тебе-то что до этого, – мягко произносит Михалис. – Ты теперь сухопутный.

Адмирал поднимает голову и смотрит на нас как человек, только что вышедший из комы и пытающийся разобрать, что это за люди, что собрались вокруг него. Глаза его мутны, как запотевшие стекла.

Затем наклоняется и дует на свечку. Пламя съеживается и уже готово погаснуть, но затем снова разгорается.

В один из субботних вечеров в прошлом месяце Мао вышел на лестницу позже обычного. Дождь лил целый день, и когда наступила ночь, все окутал туман, стоило только чуть присмотреться и можно было различить пар, поднимающийся от мокрого асфальта как дыхание в морозном воздухе, – словно бы там было что-то живое, какое-то странное существо, что дышало тысячью глоток в темноте. Выйдя, он позвал кошку – «Кис-кис!» – и та выпрыгнула из-за коробок, сваленных у лавки Йотаса, и побежала, прихрамывая, к нему. Мао разорвал картонную коробку, бросил ее на лестницу и сел, поставив рядом бутылку и пачку сигарет, а затем схватил за шкирку кошку, которая, задрав хвост, терлась об его ноги, посадил ее к себе на колени и начал ее гладить и разговаривать с ней. И так той ночью тихо было все кругом, что казалось, только прислушайся и услышишь капли, что все еще падали с ветвей шелковицы, журчание воды, бегущей по тротуару под домом, услышишь звон колокольчика на ленточке у кошки и услышишь, как Мао говорит о том, чего ты никак не ожидал услышать от такого человека как Мао. Его речи были исполнены горечи, его речи были полны ностальгии. Юный мальчик – о чем он успел начать тосковать? И голос его был столь нежен и столь спокоен, спокойнее, чем сама эта ночь, это был шепот, больше похожий на журчание воды, бегущей по тротуару под домом. И, если закрыть глаза, можно было ощутить, как странное спокойствие овладевает тобой, так, что журчание воды сливалось с голосом Мао. Вот почему все говорят, что великое есть в том утешение – услышать человеческий голос в ночи. Великое утешение – если кто-то бодрствует в ночи из-за страха – знать, что кто-то делает что-то, чтобы изгнать страх.

Только Михалис увидел то, что случилось той ночью.

Он сидел у себя в гостиной и смотрел документальный фильм о том, как именно придет конец этому миру, но в какое-то мгновение был настолько напуган увиденным, что выключил телевизор, настроил радио и налил себе виски. Его мать сидела у себя в спальне вместе с подругами и смотрела по телевизору концерт. Они привыкли собираться дома у Михалиса, потому что все эти женщины были вдовами и боялись оставаться одни по вечерам. Михалис постоянно ругается со своей матерью и говорит, что она превратила дом во вдовий пароход, но она и слушать ничего не хочет. Опустошив бутылку, он пошел к ней и разбудил трех старух, уснувших перед включенным телевизором. Отвел их по домам, затем вернулся, укрыл мать одеялом, снова отправился в гостиную, открыл новую бутылку, разделся и закурил сигарету, а потом сел, как и каждый вечер, у окна и стал наблюдать за Мао, который сидел на ступеньках, курил, пил и разговаривал со своей кошкой.

Ему нравилось сидеть по ночам в темноте и смотреть на Мао. Много раз он хотел взять бутылку виски, спуститься вниз, сесть рядом с ним на ступеньках, обнять его, погладить его бритую голову и сказать, чтобы он поговорил с ним, а не с кошкой. Много ночей он собирался это сделать. И его вовсе не волновало, что останется без сна и отправится на работу измученным, лишенным сна и страдающим от похмелья. Но он знает, что Мао не любит компании. А если его к тому же увидит хоть один из соседей, пойдут пересуды. Лучше пусть у тебя вырвут глаз, чем доброе имя отымут, – правильно? Правильно.

Было уже больше трех, когда появилась «Мирафиори». Она появилась, нарушив правила, с улицы Кипра, проехала с выключенными фарами и остановилась прямо напротив дома Мао. Михалис увидел, как загорелись тормозные огни, и желтый дым, вырывавшийся из выхлопной трубы. И огромного желтого скорпиона, нарисованного на заднем стекле. Он встал и открыл окно. Подождал. Почувствовав пронизывающую до костей сырость, решил было накинуть рубашку – но не успел. Мао резко встал, и кошка выскользнула из его рук с пронзительным мяуканьем, а затем Мао с силой бросился к двери водителя. Взвизгнув шинами по мокрому асфальту, «Мирафиори» умчалась. Мао побежал за ней. У дома глухонемого он остановился и вытянул руку, и вслед за этим раздался выстрел – сухой и глухой, как будто треснула ветка. С громким звоном посыпались стекла. «Мирафиори» задом въехала на Кастамонис и исчезла. Михалис голым свесился из окна. Хотел сказать что-нибудь, крикнуть, но голос замерз у него в горле. Он увидел Мао – тот стоял посреди улицы, рука вытянута вперед, ноги расставлены и чуть согнуты как у ковбоя. Михалис был уверен, вот-вот окна начнут загораться, двери – открываться, а люди – выбегать из домов, но ничего не происходило. Мао пошел на угол. Посмотрел на улицу – вверх, вниз. Взглянул на небо, растаявшее в тумане. Затем пошел назад, медленно, глядя вперед, и его ботинки тяжело вдавливали каждый шаг в асфальт. Высокий и такой худой – словно бесплотная тень.

Дойдя до лестницы, отпил из бутылки и прикурил сигарету. Кошка смотрела на него с шелковицы, куда забралась тем временем. Он позвал ее, но та не стала спускаться. В доме загорелся свет. Мао бросил сигарету и побежал.

Михалис, по-прежнему голый, еще больше высунулся из окна и увидел, как Мао исчезает в дальнем конце улицы. Тьма сгустилась вокруг него, словно огромная тень, что наконец отыскала свое тело.

Правда или нет, кто знает, но так рассказал Михалис.

На следующий день мы собрались в доме глухонемого. Человек десять, может, даже больше. Глухонемой был в ярости. Пуля вдребезги разбила заднее стекло в его автомобиле. Жестикулируя, он проклинал и Мао, и мать Мао, и свою злосчастную судьбу, потому что он всегда парковал свою машину прямо перед домом, а вчера кто-то посторонний занял его место и пришлось оставить ее на углу. Он потрясал кулаками, глаза только что из орбит не вылезали, а вены на шее вздувались так, что казалось, вот-вот лопнут. Один поносил соседей за то, что никто не вызвал полицию, другой заметил, что никто не понял, что треск на самом деле был выстрелом, – слыханное ли это дело, чтобы посреди улицы начали стрелять, – и тогда первый заорал, что если бы он был здесь вчера вечером – а он уезжал на свадьбу – то схватил бы ублюдка за горло и засунул бы ему этот пистолет в жопу. Тут же поднялся чудовищный гвалт, потому что даже и самые спокойные были раздражены из-за глухонемого, который все убивался и мычал «ммммм» да «ннннн», так что на него рявкнули, чтобы он заткнулся, сел в угол и дал нам подумать, что делать дальше, но из-за этого глухонемой разозлился еще больше, побагровел и схватил телефонную книгу «Золотые страницы» и начал колотить ею об стол. Все были охвачены яростью и страхом. И одни хотели пойти в участок, другие поносили мать Мао, которая шаталась по улицам, что твоя поповская собака, и превратила свой дом в бордель. И один сказал, что женщины – это наказание мира нашего, потому что с тех пор, как они начали заниматься чем угодно, кроме того единственного, что должны, – то есть рожать детей и воспитывать их, они погубили самих себя, и детей, и мужей, и весь этот мир. И все твердили, что нужно же что-то делать, потому что слыханное ли это дело, чтобы по улицам шатался этот сучий потрох, наркоман с пистолетом в кармане, и если мы все оставим, как есть, то, верное дело, завтра-послезавтра он выйдет на улицу и убьет первого же, кто ему повстречается. И Ираклис, бородатый, тот, что держит прилавок на рынке, спросил, кто пойдет с ним в дом Мао и поможет ему разделать того под орех, но кто-то сказал, что Мао исчез еще вчера вечером. Все были охвачены яростью и страхом. И тут в дело вступил Михалис и сказал, что не нужно переходить границы и что как-нибудь все уладится. Сказал, что Мао – страж нашей округи, и что очень многие чувствуют себя в безопасности, зная, что кто-то бодрствует всю ночь и заботится о соседях. И давайте не будем забывать, сказал он, какие страдания претерпел Мао из-за того, что случилось с его сестрой. И не будем забывать и о том, что эта шантрапа из Коридаллоса пообещала Мао, что они еще вернутся как-нибудь вечерком и сделают то же самое с его матерью и младшей сестрой.