Александр Етоев - Заетойщина

Философическая поэма

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Правительства Санкт-Петербурга

© А. Етоев, 2020

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2020

© А. Веселов, обложка, 2020

Вовремя наших сказочных путешествий по Русскому Северу, Беломорью, Алтаю с весёлой компанией гениальных моих друзей прилип ко мне заменитель моего фамильного имени – Дед Етой. Придумал его Сергей Носов, писатель, памятниковед, путешественник-автостопщик, личность яркая, бородатая, смешливая и насмешливая. За это ему особая моя благодарность. То есть не было бы Деда Етоя, придуманного писателем Носовым, не было бы той псевдофилософической чепухи, которую с благословения издателей я вам сейчас предлагаю, дорогие мои читатели. А основа всех этих етоевских разностиший – в эпиграфе писателя Носова, предваряющем этот скромный, не претендующий на вечную славу, труд.

Рассказывал однажды Дед Етой,

как в первый раз случайно встал не с той

и опыт ему этот полюбился.

Не то чтоб дождь пролился золотой,

не то чтоб льнул он к деве молодой

иль костью он в пивной не подавился.

В те дни прочёл он книжку «Вне Земли»,

научно-фантастическую повесть.

В ней не было ни боли, ни любви,

лишь формулы, холодные, как совесть.

Он понял, прочитав её: «О да,

сие не богохульство – богознатство!

Вселенная – чернильная вода,

где бездна звёзд, где вакуума братство,

всё остальное чушь и ерунда,

юродство, безначалие, попса…»

Глядишь в окно, особо с утреца,

а за стеклом жучки и водомерки

всё шастают, как дамы на примерке

у модного московского швеца,

весельчака, жуира, хитреца,

придурка, мудреца и мертвеца,

скрывавшего налоги при проверке.

Опять Дед Етой встал не с той, спозаранку

со сна посмотрел на родную Фонтанку,

на небо над ней, на полёт сизарей

над трубами красными госпиталей.

И вспомнил Етой настоящее время,

то давнее время, то главное время,

где «я», а не «он», и где «мы» – не «они»,

в какой переулок трамвай ни сверни.

Фонтанка впадает в Балтийское море,

в Балтийское море, костистое море,

где рыбка-колю́шка кусает за хвост…

Трамваи бегут за Египетский мост…

Зачем-то рифмуются «море» и «горе»,

и следом Некрасов – «и хворосту воз».

Я слушаю трепет октябрьских вязов,

мой садик Покровский огнём опалён,

в нём воздух, как в детстве, прозрачен и вязок,

и мне не хватает простуженных связок,

чтоб хрипло сказать: «Я в Маринку влюблён».

Сегодня четверг, завтра пятница, в хоре

недель проходящих не знаешь, всерьёз

ли в сердце рифмуются «горе» и «море»,

и рыбка-колюшка играет с рекою,

и падает в детство Египетский мост?

О Дед Етой,

ты снова встал не с той,

кривишь губу, завидуешь и злишься.

Взгляни на облако, задумайся, постой –

вот так и ты уйдёшь и растворишься

в крови земной, солёной и простой,

и отпоют тебя стволы и листья,

и дождь прольётся влагой золотой.

А, Дед Етой?

А Дед Етой завидует, ярится,

юродствует, злословит, матерится,

трясёт своей кудлатой бородой.

Ему бы встать бы с той,

но Дед Етой

с неё не встанет принц… принципиально,

как Троцкий, трезво, интернаць… онально:

«Раз встал не с той,

так и встаю не с той!»

Деду Етою в осеннее утро

прямо в постели, такие дела,

тихо, как тайна, как лодочка, утло

мысль простая однажды пришла:

все умирают, и всё умирает –

звёзды, планеты, жучки, червячки…

Гений родится, горит и сгорает,

в мёртвой руке зажимая очки.

Нужно ли помнить, что жизнь бесконечна,

что, умирая, уходим туда,

где человечье и нечеловечье –

общее дело-работа-беда?

Всё умирает, и все умирают,

но перед тем как уйти – боже мой! –

в игры дурацкие дети играют:

король, королевич, сапожник, портной…

Дед Етой читает Гёте

сочиненье о природе,

о ленивцах, толстокожих,

о скелетах грызунов

и – точь-в-точь на нас похожих –

о страшилищах из снов.

Шестипозвонковый череп

перепрыгивает через

прошлое несовершенное,

настоящее кошерное

в будущее волшебное –

прыг-попрыг, и был таков,

без балды, без дураков.

Философия природы,

философия свободы,

Дух Святой…

Вы, наверное, поймёте,

почему читает Гёте

Дед Етой –

встал не с той.

Ты, Дед Етой, не сентиментален,

ты видишь мир, как он орбитален,

Богом к вечности присандален,

территориален, пирамидален:

над озером стайки прозрачных мух,

солнце садится в сухой тростник,

тихо, как в храме, стихает звук,

слуха не тронув, не раздразнив,

робок и осторожен, как

лёгкий олень в смоляных стволах

(тает у монастырских стен,

стонет по-рыбьи у сходен чёрных

ветра восточного долгий «ах»,

над колокольней крылатый взмах –

стайка галок, птиц неучёных).

Раз подумал Дед Етой

по привычке встав не с той:

«Все мы человеки,

все мы чебуреки,

зёрнышки кофейные

и машинки швейные.

Зёрнышко съел червячок,

механизм сточился,

чебуречник на крючок

попался и спился».

Долго-долго Дед Етой

мысли той дивился.

Нет ему бы встать бы с той,

разговор бы был простой,

верёвочкою б вился.

Когда, случалось, Дед Етой

вставал по правильному – с той,

толчковой, правой, пятипалой,

мохнатой, стреляной, бывалой,

надёжной, крепкою, кривой,

сносившей милльон носков,

в болотах вязшей, знавшей жалость

травы весенней луговой,

сапог последних обветшалость,

то в нём сомненье пробуждалось

и в рассужденье выражалось:

«На свете столько есть вещей,

что нас доводят до смущенья, –

яйцо, где смерть хранил Кощей,

заготовленье овощей

и мысли в слово превращенье…»

На этом ум его темнел,

и сам он словно каменел,

как угль в нетопленом камине

или минёр, приникший к мине,

с которой сладить не сумел.

Дед Етой в бега пустился,

Свят-Николе покрестился,

выпил рюмку – чтоб не в грех…

Зимний карандашный бег

голых веток по просторам,

разлинованным узором

деревенек, горок, рек, –

по полям, одетым в снег.

Вдоль чернильного излома

в стылых комьях чернозёма

с ледяным бугром холма –

муравьиная тюрьма.

Думы к дому убегают,

бесы бесятся, пугают,

змей змеится подо льдом,

подожди весны – взломает

лёд могучим он хребтом…