Андрей Буровский - Блокадная кровь. Рассказы, стихотворения, эссе

За бригадами, везущими на Ленинградский фронт трансфузиологические препараты, начинают охотиться диверсионные группы. 13 13 Этой теме будет посвящен художественный фильм, над сценарием которого сейчас работает автор.

За годы блокады ЛИПК дал фронту 144 тонны крови. Это 100 эшелонов стратегического военного ресурса. Так и видишь эти символические вагоны, идущие из блокадного города на фронт.

Ленинградская кровь, до сих пор остающаяся загадкой для молекулярной генетики, передается из поколения в поколение, стучит в сердцах детей, внуков и правнуков.

Некоторые генетики считают, что можно говорить об особой петербургской пассионарности, связанной с мутацией крови под влиянием экстремальных физических и психологических факторов. На коммуникативном уровне феномен блокадной крови отчетливо проявляется в гипер-энергетике при внешней эмоциональной сдержанности и немногословности, ставших характерными для нескольких поколений петербуржцев-ленинградцев.

Сейчас, когда биоинформатика легко определяет генетические гаплогруппы и устанавливает маршрут миграции наших далеких предков, блокадный след «непокоренной крови» и характерный ленинградско-петербурский стиль в поведении коренных горожан уже не кажутся красивыми вымыслами. А сами понятия о «кровной мести», «кровной клятве», «голосе крове» и «генетической памяти» переходят из былинной лексики в терминологию биоинформатики.

В июне 1944 года в стране вводится звание «Почетный донор СССР» – оно присваивалось лицам, сдавшим кровь не менее сорока раз для нужд фронта: его получают 2000 ленинградцев 14 14 В том числе и мать автора этих строк. Горжусь! . Еще три тысячи штатных доноров не дожили до сорок четвертого…

В фильме предполагается взять интервью у петербуржцев, чьи родители пережили блокаду, и немногочисленных уже – увы! – блокадников. Это известные политики, деятели науки и культуры, простые люди с непростыми судьбами и характерами. Они расскажут о чувстве города и родины, впитавшемся в них с молоком матери, с воздухом родного двора и улицы, с кровью родителей, переживших блокаду.

Октябрь 2016 г. Город-герой Ленинград – Санкт-Петербург.

Каралис Дмитрий Николаевич, член Союза писателей Санкт-Петербурга, автор пятнадцати книг прозы и публицистики, лауреат пяти международных и общероссийских литературных премий за прозу, публицистику и сценарий документально-исторического фильма.

Глазами детей двадцать первого века

Увидеть страдания прошлой войны,

Чтоб с раннего детства вложить в человека

Стремление к миру и чувство вины…

Вины за агрессию в голосе, жесте,

За слово, что с губ сорвалось невпопад.

За все мы в ответе. И дети все вместе

На злые страдания молча глядят.

Блокадные кадры, где трупы и дети,

Упрямые взгляды и сила в глазах.

Ничто так не ценится больше на свете,

Как мир на Земле и достаток в домах.

Война и Блокада для города слиты

В едином понятии – Подвиг людей .

Букеты, как память, лежат на граните.

И стелы, как стражи, среди площадей.

Глазами детей двадцать первого века

Посмотрит весь мир и увидит себя:

Погрязшего в склоках и дрязгах калеку,

Живущего глупо, планету губя.

Пусть лучше увидят глаза мальчугана

Блокаду как стойкость и силу людей!

И прошлое свято в глазах ветеранов.

И связь поколений пусть будет прочней!

Сегодня вытащили из сумки кошелек. Был он уже старенький, потертый, заношенный. Давно собиралась купить новый. Там и денег-то было немного, чтобы из-за этого переживать и расстраиваться. Но в нем лежала мамина фотокарточка, которую всегда носила с собой. И сейчас такое чувство, как будто у маленького ребенка отняли что-то очень дорогое. И хочется плакать от тоски, обиды и бессилия.

В моем сознании все время звучит мамин голос. Я как будто постоянно веду с ней бесконечный разговор. Отчитываюсь, что произошло за день, советуюсь, как поступить, спорю, оправдывая себя и подбирая доводы для моих завиральных идей. Если раньше, когда мама была жива, от нее еще можно было что-либо скрыть, то теперь… Мама живет в моем сердце, и все, что знаю я, известно и ей.

Иногда ловлю себя на том, что говорю, как мама, именно так, как сказала бы она. Подбираю слова и использую интонации, точно те же, что слышала от нее. И эта мамина история уже стала моей. Наши голоса сливаются в один, когда звучит рассказ о страшной первой блокадной зиме в Ленинграде. Города с таким именем уже нет на современной географической карте, но он… есть, он живет в памяти нашего народа.

Мама рассказывала историю, точнее – семейное предание. Еще в детстве я выучила все наизусть.

Как сейчас помню, дочка, как первый раз отправили меня одну за хлебом. На улице страшно. Там могут налететь фашистские самолеты и бомбить. Но надо идти. Мама болеет, она лежит на кровати у стены и сильно кашляет. Самодельная печка-буржуйка сожрала почти всю мебель в комнате, и все равно не справляется со своей обязанностью. Все время холодно. Мы спим одетыми. Это было в декабре 1941 года. Самая страшная зима Блокады.

То ли от внутреннего страха, то ли от неумения, стала возиться с ключом у двери. Я ее раньше никогда до этого сама не запирала снаружи. За мной выскочил Малыш, щенок. Он еще осенью забежал к нам во двор, во время очередного авианалета, когда где-то совсем близко вдруг загрохотало, земля содрогнулась, и посыпалась штукатурка с фасада нашего дома. Я услышала жалобное поскуливание, вышла на улицу и увидела это крохотное создание, с такими большими испуганными глазами. Щенок остался у нас. Я уже была большая, мне шесть лет, а щенок маленький, поэтому – Малыш.

Вышла во двор, знакомый и родной. Но в тот день он показался мне страшным и чужим. Проходя через детскую площадку, все время оглядывалась по сторонам, чтобы увидеть кого-нибудь знакомого, с кем можно пойти дальше. Но никого не было. Осторожно вышла на проспект, но и там – никого. В мирное время наш Кировский проспект казался мне широким и красивым. А сейчас я увидела несколько тропинок между сугробами, вот во что превратился наш проспект. Пройдя два квартала, я оглянулась: Малыш плетется за мной.

– Пожалуйста, милый, не отставай, – сказала я ему.

Когда я разговаривала с Малышом, мне было не так страшно. Щенок трогательно вильнул хвостом. Я даже немного осмелела. Хлебная лавка находилась за поворотом. Пройдя еще несколько шагов, я вдруг услышала визг за спиной. Обернувшись, увидела, как двое оборванцев схватили моего щенка и тащат в подворотню, а песик скулит и трепыхается. Меня охватил такой ужас, что я даже не смогла закричать. Только шагнула в страшную темноту нависающего дома и увидела, как один из подростков бьет Малыша камнем по голове. Из-за слез, которыми наполнились глаза, я больше ничего не видела, но все уже поняла.