Александр Горностаев - Третье небо

как утра блики на вершинах крыш,

Но продавщиц молоденьких улыбки

я принимал, как за упорный труд барыш.

И если в ясных их глазах светила

как солнце, нежность – в сполохах ума,

мне вечерами нравилось в тиши интима

желаний девичьих причуды принимать.

Пока вставало солнце над базаром

я мог остановиться, отдохнуть,

и возникал, как призрак пред глазами,

текущей жизни непонятный путь.

В судьбу смешную местного торговца

предназначенья истинного свет

не проник, как из-за тучи – солнце,

и был деяний слишком узок спектр.

Как утром – зябким, призрачно-пустынным—

был сумеречен мир в моей душе.

И восхожденье чувств как бы застыло

на грани дня, на тёмном рубеже…

***

В мою судьбу сквозь ночи мрак гнетущий

вольется луч – и трепетен, итрепетен, и тих —

и, как рассвет, за окнами встающий,

забрезжит новых мыслей полон стих.

(из ранних стихов)

Я всё же смог в облаве бедствий сдюжить,

не умереть от боли, потеряв любовь.

Но чтоб сильней не ранить чью-то душу,

не напишу об этом я стихов.

Изыдют вон мои печали – мысли,

лишь приоткроет двери утра рань.

И свет иных неистребимых истин

вольётся в душу, вместо тьмы утрат.

Глаза вещей разбудятся в квартире,

придет покой, как мудрый пилигрим,

и вспомню я про счастье в этом мире,

про яркость дней, про зарево зари.

Я выйду в мир, в пространства улиц, в город,

избавленный от тяжких дум плохих,

и вот тогда почувствую, как голод,

желанье жить, влюбляться, сочинять стихи.

***

Стоит как недруг у порога старость…

Ей двери бы совсем не открывать,

но крепость дней так просто не оставит,

как подступивший к стенам сильный враг.

Крепись же, крепни, молодости Троя!

Врагам сдаваться – рано через чур.

Ещё подходит сердцу роль героя,

и мужественен глаз моих прищур…

В ученики к Гомеру

(вольный стих)

Одолевают мысли: как похитрей по древу растечься мысью*,

как на конях гекзаметра – во весь опор размера,

скакать до древних дней, поигрывая мышцею,

и в одеяньях новых лет прийти в ученики к Гомеру.

Премудрый старец зряч умом и сердцем видит больше, чем иной глазами.

Сидит у моря в одиночестве, как будто ждёт пришельцев из грядущего,

к нему явлюсь я робкий, как студент, идущий на экзамен.

И появленье – примут зрящие, как проявленье волшебства могущества.

К великому другим путём мне не попасть – в корманах с пустошью.

Не соберут, как Одиссея Алкиной, меня в Итаку

с дарами жалкими князья эпохи царствованья Путина.

До места не пошлют флотилий парусных эскадру.

Но попадаю вопреки укладу жизни в царство заграницы,

не видевший ни с трапа птиц железнокостных,

ни с лестниц зверя рельсоходного поместья Рима, красок Ниццы,

далёких и недосягаемых, как космос.

Передо мной не монотонность небоскрёбов эры электроники.

Но амфоры и мачты кораблей усыпали песчаный берег.

Гомер сидящий, гостя встретивший, как мастер хроники,

распрашивает тут, как у ахейцев принято, во первых,

кто я и кто отец, кому князья все наши данники.

«Пер астера ат астра, – спросит, – чужеземец, ты идущий будто бы?».

Я заспешу с ответом, мол, с Гипербореи, пришлый ученик, с Гардарики.

У нас в почёте греческий огонь и процветает магия компьютера.

Он к солнцу повернёт главу, и просветленный лик свой явит он,

сказав: «Я знаю – за геракловы столбы уходит путь в страну Борея.

Почитывал Сократ перед принятьем ванны мне сказания Бояновы, —

способный паренёк: так в русский люде, в божествах уверен…»

Пройдут рабыни берегом, как корабли, покачивая амфоры;

достанут рыбаки из моря длинные, как наши речи, сети.

На всю гомеровских вопросов вещную преамбулу

мне, как ученику пред испытаньем, предстоит ответить.

Я знал учителей хороших, и таких – мудрее змия,

знавал и честных, настоящих, и простых, и хитрых.

но всё хожу я где-то рядом с истиной, не понимая мира,

как в лабиринтах Минотавра на брегах Калхиды.

В стенах наук я набирался мыслей необузданной романтики,

с философами кухонь издавна потачивал я лясы,

но грезились мне из других миров наставники,

и к берегам неведомым я в думах отправлялся…

«Учиться складу нужно так, – Гомер мне скажет, – как мечом владению»…

Я попрошу: коль в написании гекзаметром бои необходимы,

мне заменить их встречей с музами, гусей кормлением, —

волшебных птиц, спасавших некогда великолепья Рима…

В круженье дня хорош особенно гомеровский нетленный эпос,

но скоро тьма и нужен сон, иначе не увижу я рождавшуюся рано Эос.

– — – —

Мысь – ст. слав.«белка»

На природе в зелёной траве

суета насекомой жизни.

Двигаются в голове,

как букашки, разные мысли.

Словно жук рыжий, в белых пятнах

пробежала такая мысль,

что в тонах очень благоприятных

показалась вся наша жизнь.

А у мысли другой, рогатой

в черном цвете была броня…

Повстречались они, с той, в пятнах,

подрались и ушли, бронясь.

Пробегали ещё другие,

шли случайные дню в унисон,

в оболочках литых, как гири,

мягкотелые, как песок.

Мыслей разных бывает столько,

сколько живности есть в траве.

Если думать о жизни долго

перепутается в голове

1986—87г..

Стишинки

Заблудших душ греховное блаженство.

*

Хорош был хрустящей картошки естественный вкус.

*

Опять я опоздал к воздушным поцелуям.

*

В твоих глазах тоска объевшихся горчицей.

*

Писать презренной прозой —

глупа к поэтам просьба.

***

Я как поэт сам делавший себя,

по меркам и лекалам Горностаева,

хочу, чтоб критика несмыслящих ребят

в покое творчество моё оставила.

***

День хорош, может, был для загара,

для вниманья к растеньям и людям…

Гумилёв не заметил пустыню Сахару,

проезжая её на верблюде.

***

Ты в рифмах мастер, все стихи твои, как гол,

в воротах истин, в сердца нервных сетках.

Но десять тысяч ходят на футбол,

и десяч человек на вечерах поэта.

Слишком не умно занял я

мысли свои стихами,

что не нашло признание

мой драгоценный камень.

Ныне идя по городу,

прибывший из далёко,

радуюсь просто холоду,

улицам и дорогам.

Слышу роптанья ясеней,

шорохи снежных хлопий.

Мысли мои ясные,

словно родник глубокий.

Руки, как ветви в инее,

сжавшие снег, притихли,

словно в засаде, сильные

лапы тигра…

1992.

У меня был хороший товарищ.

Я ему бы сегодня отправил привет,

но ушёл – Кузнецов Сергей Палыч…

Исходивший не мало наш свет.

В бурной жизни моей – в многогранье —