Николай Глазков - Поэт ненаступившей эры. Избранное

Всё равно, где минус и где плюс.
Всё пускай вверх дном,
Ужасов в ночи не убоюсь
И стрелы, летящей днём.

Язвы, ходящей во мраке,
Заразы, опустошающей в полдень, –
И уцелею в драке,
Чтоб путь до конца был пройден.

Скажу, что Господь – моё упованье,
Всевышнего я избрал своим прибежищем.
Когда доживу я до пированья,
То быть перестану посмешищем.

Не приключится мне зло,
Язва не приблизится к тели́щу.
Дал Господь поэта ремесло –
Голос Господа я слышу.

Наступлю на аспида и василиска,
Попирать буду льва и дракона.
Будет победа близко
Мне, как поэту, знакома.

За то, что имя Его познал,
Не спросит, зачем я стихи писал.
Любовная лодка не разобьётся о быт,
Господь Бог,
Он всё видит, всё знает.
На Него я надеюсь. Не буду убит.
Он избавит меня и прославит.

И пускай я теперь где-нибудь на дне,
Ощущаю своё воскрешение:
Он насытит меня долготою дней
И мне явит моё спасение.

Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.

Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших ещё в обращение.
И ещё я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.

Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.

На земле никому не тесно,
Не дерётся с народом народ.
Скажут – это неинтересно,
А, по-моему, наоборот.

Я быть хочу смелее всех
По беспредельности размаха,
Но самый смелый человек
Боится собственного страха.

Проходя по знойному Арбату,
Я мечтал всегда по мелочам.
И людей бегущую громаду
Я, не изучая, замечал.

Я не знал, куда они спешили, –
Всяк по-своему спешил пожить, –
Но проверено, как дважды два четыре:
Мне некуда больше спешить .

Всё суета сует и всяческая суета.
Я всех люблю. Желаю всем успеха.
Но не влияет на меня среда.
Я всё могу, но только мне не к спеху.

Поэзия! Ты не потерпишь фальши
От самого любимого поэта.
Я для себя пишу всё это. Дальше
Плывут стихов задумчивые баржи.

Я для себя пишу – и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта,
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.

И если я не буду напечатан,
А мне печататься сегодня надо,
То я умру, швырнув в лицо перчатку
Всем современникам, – эпоха виновата!

Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и нелюбимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твоё дыханье,
Твоя уверенность, твоё спасенье.

Я мог бы прочитать Раси́на
И ознакомиться с Европой,
Да не хватает керосина,
А в темноте… поди попробуй.

Если не по щучьему веленью,
То тогда веленью по чьему
Пропадает наше поколенье –
Для чего? Зачем? И почему?

Был легковерен и юн я,
Сбило меня с путей
Двадцать второе июня –
Очень недобрый день.

Жизнь захлебнулась в событьях,
Общих для всей страны,
И никогда не забыть их –
Первых минут войны!..

Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный.
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.

А лапоть – это символ счастья, –
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.

В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.

НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И, как железная подкова,
Валялся лапоть.

И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шёл бродяга из Парижа
И лапоть бросил.

Под ним земные были недра,
Он шёл из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.

Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.

И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобно вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всём пространстве вдалеке.

Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошёл на пламень,
То есть огонь.

А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.

Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.

Бить – способ старый, но не новый –
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.

Тогда пошёл НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.

Всё в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга – нож.

Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.

Поскачут также на конях,
Вдвоём, не врозь,
И вместе станут пить коньяк
Небесных звёзд.

Чуть дремлет недремлющий пламень,
Затихший, но вечный огонь.
Резьбою изрезанный камень
Глядит первобытной строкой.

Объемлет селения пламень,
Но им освещается мгла,
А зодчим отвергнутый камень
Ложится главою угла!

Существуют четыре пути.
Первый путь – что-нибудь обойти.

Путь второй – отрицание, ибо
Признаётся негодным что-либо.

Третий путь – на второй не похож он,
В нём предмет признаётся хорошим.

И четвёртый есть путь – настоящий,
Над пространством путей надстоящий:

В нём предмет помещается в мире.
Всех путей существует четыре.

Решил Господь внезапно, сразу:
Поотниму
У большинства людей по глазу,
По одному.

Куда ни глянь, везде циклопы,
Но волей Бога
Кой у кого остались оба
Ока.

Циклопы, вырвавшись из сказок,
Входили в моду.
И стали звать они двуглазок –
«Уроды»!

Двуглазки в меньшинстве остались,
И между ними
Нашлись, которые старались
Глядеть одним, и