Маша Халикова - Сны и бессонницы. Стихи, 2011

Застыли бутафорские цветы
И мёртвые пластмассовые фрукты.
Я слышу шаг и знаю, что не ты,
Но вздрагиваю всё-таки: а вдруг ты?

Нелепый зимний дождик. На окне
Колеблется ослабленная плёнка.
Мне хочется уменьшиться извне
До тельца нерождённого цыпленка,

Сокрыться под яичной скорлупой,
Как будто тёплой Божеской рукою.
Но этот мир, угрюмый и скупой,
Не допускает таинства покоя.

От вечной, нескончаемой тоски
Ни на короткий миг не позабыться.
Я молча обрываю лепестки
Из туго накрахмаленного ситца…

Всё в этом мире было перепето.
Ищи себя, а нет – не обессудь.
Но знай: для настоящего поэта
Всегда важней постигнутая суть.

И назовись формально символистом,
Но через откровения свои
Ты станешь говорить о жёлтых листьях,
Глухой тоске и искренней любви,

Соединяя плодотворной цепью
Сердца людей, сухие от утрат.
А значит, это будет самоценно,
Хотя и выйдет в сотый раз подряд…

Что белка в колесе: бежишь, бежишь.
И вдруг, в случайный миг, ударит током:
Какая-то уродливая жизнь —
А все живут, как будто невдомёк им.

Сон не придёт. Ты больше не таков.
Ты слышишь всё: как чувствует душа боль,
Как тяжело плывёт меж облаков
Медлительный печальный дирижабль.

Но рассветёт. Посмотришь в окна: грязь,
И всё до отвращения знакомо.
Хлебнёшь свой чай, болезненно трясясь
От псевдо-абстинентного синдрома…

Есть вышивка: зима, в лесу темно.
Замёрзший волк стоит, как деревянный,
С тоской глядит на жёлтое окно
Меж колкими еловыми ветвями.

Там мелких дров сухая трескотня…
Такая презанятная вещица,
Что лапы ломит даже у меня,
Нисколько не похожей на волчицу.

Сероглазая девочка смотрит
Из окна голубого вагона.
Зимний город – бездушный, как мёртвый, —
Проплывает под ней монотонно.

Молчаливо вздыхает собака,
И ладони опять холодеют
Возле мысли мучительной: как он? —
С послесловием медленным: где он?

От обиды пронзительно дрогнет
Твой нелепо повязанный бантик.
Сердце ищет заветных дорог – но
Тихо вянут подснежники в банке.

Горько. Как от черемухи, вяжет.
Птицы грязными флагами реют.
И становится снова неважным,
Что не время для счастья, не время.

А закутанная в полушалке,
Ты как будто моложе и тоньше.
Сероглазая Элли, мне жалко
Голубой невесомый вагончик,

Зависающий под облаками.
Вот и нам хорошо в тишине бы,
Но – бежим и случайно толкаем
Человека, глядящего в небо…

Мне далеко до праведного Ноя.
В окно стучит усталый старый клён.
Мое несуществующее ноет,
Как мёртвый зуб, который удалён.

Мне хочется бежать из стен на волю,
В густые васильки, хлеба и льны.
А этот мир как будто пересолен,
И люди неприкаянно больны.

Путь одного единственно целебен,
Действительно осознанен и прям.
Он приведёт меня в наружный храм —
Послушать благодарственный молебен…

В марте опять метёт.
Жёсткий скрипучий мел.
Рядом со мною тот,
Кто, наконец, посмел.

Жадно влечёт мотель.
Бьётся ночной мотыль.
В переплетенье тел
Шепчешь невольно: ты ль?

Знаю: не ты, не ты.
Жизнь-то и мир наш – те ль?
Снова черны кусты,
Как и всегда в метель…

Я рисовала пятна и штрихи…
Прочти слова стихов, вглядись в мой дождь-ка.
Здесь вечера спокойны и тихи,
Тепла твоя уютная ладошка.

Благоухает красное вино,
Прогретое с корицей и гвоздикой.
Не надо жить ни страхом, ни виной.
Не надо быть ни пасмурной, ни дикой.

И мы вдвоём, и опять близки,
И мы живём теперь друг друга ради.
Но только дождь идёт в моей тетради —
И набухает сердце от тоски…

О, пустяки! Я не нуждаюсь в ваших сплетнях
Вокруг моих едва написанных стихов.
Мне всё равно, что этот вечер был не летним,
Ведь зимний снег летел так праздничен и нов.

От звука голоса, похожего на эхо,
Я затихаю, будто делаясь мертвей…
Мне не хватает лишь мускатного ореха,
Чтоб, наконец, пойти сварить себе глинтвейн.

Одинокий старик посадил на балконе укроп,
Кресс-салат и петрушку в рельефных прозрачных коробках.
Каждый день выходил и, наморщив в волнении лоб,
Прямо в землю смотрел – осторожно, просительно, робко.

Возвращался на кухню с встревоженной гулкой душой
И по спальне бродил, как-то жалко себя уважая…
Но когда через месяц его огород не взошёл,
Понял вдруг, что, наверное, зря уже ждёт урожая.

И душа улеглась, утомленно свернулась в углу,
А хозяин глазами собаки, какую побили,
Всё глядел, прислонившись расслабленным лбом ко стеклу,
На потоки дождя и бегущие автомобили…

Сотни чаинок летят мне в ладони
Этой коричневой терпкой зимой.
Город не сможет сойти и утонет,
Но всё равно он останется мой.

Я буду с ним и, глотая со страхом
Горький настой, стану думать о том,
Что белоснежный рассыпчатый сахар
Мало ловила пылающим ртом,

Но в то же время – что вовсе не против
Странных осадков, неузнанных черт:
Если бы с неба посыпался кофе,
Было бы хуже. Но Бог милосерд.

Что ж, привыкать к красноватым и бурым
Зимним цветам наметённых перин…
От повышения температуры
Не помогает уже аспирин.