Дмитрий Быков - Ничья. 20:20

После паузы, чтоб дозрели (деньков на пять),
Будет можно в принципе их пытать,
То есть бить их током, бросать на цементный пол,
Приговаривать «вот тебе твой страйкбол»,
Обещать изнасиловать мать, сестру и жену —
Либо только жену, если хочешь признать вину;
Обещать подсадить в пресс-хату к таким ЗК,
Пред какими бледнеет любой УК,
Обещать оставить без легких и языка
И навесить немыслимые срока;
А ожоги от тока – вам скажут все доктора —
Чрезвычайно похожи на укус комара,
Потому что хотя питанье на ять и стражи добры,
Но пока еще в камерах комары.
От укусов и следует их лечить,
Если кто-то огласку задумает получить,
А потом избиения можно ужесточить —
Мне, что ли, вас учить?

Параллельно нужно найти ячейки этой сети —
Для начала в трех городах, а потом в пяти,
Но при этом в трех из пяти они закопались так,
Что сыскать не смог ни один следак.
Надо выдумать список целей, доступный всем —
План захвата обкома ВЛКСМ,
Заграничного вдохновителя – лучше семь —
И тому подобный БДСМ;

Приписать им слежку за окнами ФСБ,
Упражнения в беге, гранатобросании и стрельбе
По конкретным мишеням (следы от пуль найти
на гербе);
Раскрытие схем приписать себе.
Доказательств можно найти вагон:
Заграничные шифры, спрятанные в гондон
И любую хрень, что сваяет Семенова эпигон.
И сверлите новые дырки под звездочки для погон.

Разумеется, у захваченной школоты
Есть родня, партнеры, приятели, псы, коты,
То есть каждый из них способен на суд привесть
Человек по пять или даже шесть;
На процесс стекаются, хитростны и бойки,
Журналисты, правозащитники, леваки,
Обличители армии, произвола, твердой руки —
И, что всего опасней, ролевики.
Они увлекаются криком, свистом, борьбой
В квартиры друзей заявляются всей гурьбой,
Кричат про тридцать седьмой, что устроил тиран
рябой,

И вообще знакомятся меж собой.
В результате сперва на четверть, потом на треть —
Население начинает туда смотреть,
Молодежь обещает сопротивленье впредь,
Начинает тлеть.
И в конце концов возникает сеть.

Постепенно она начинает протестовать,
Покидать уютную нору, диван, кровать,
Выходить куда не велели, свистеть, визжать —
И садиться, поскольку будут сажать;
А у каждого братья, бабы, едина плоть,
Иногда и дети, не дай Господь,
Так что сеть начинает ветвиться, дышать, расти,
Пока пол-страны не забьется в этой сети;
А тогда уже – объяснял уже вам, козлам,
Ваш подследственный Пушкин, – узлы к узлам,
Подступает неотвратимое, как Мамай,
И снимай тут «Союз спасения», не снимай…
Говорили же вам, и главстерху, создатели азбук всех:
Только то, что запущено сверху, тут может иметь
успех,

Потому-то любой зажим расшибает лоб,
Потому-то всякий режим тут роет себе подкоп,
Начинает держаться на честном слове, на волоске
висеть —
И в конце концов, после долгой крови, попадает
в свою же сеть,
Ибо сам же плодит бойцов, разжигает зло,
Сочиняет себе заговорщиков немыслимое число,
Применяет к себе же заплечное ремесло…

А не то бы, глядишь, еще пронесло.

В начале марта, пятого числа,
Ушел великий вождь, товарищ Сталин.
Усоп. Страна утрату понесла.
Великий гроб венками был завален.
Толпу рабов, как в древних временах,
Передавили на похоронах.

Усоп наш ясный сокол, наш Финист,
Его сосуд был от склероза хрупок.
Я в этом смысле как бы сталинист —
Я склонен одобрять его поступок.
В конце концов, он мог бы править впредь,
Он даже мог вообще не умереть.

Он мог бы жить и в бездну нас толкать,
Шепча слова дрожащими губами;
Он проскрипел бы девяносто пять,
Как до сих пор еще скрипит Мугабе, —
Процент же долгожителей высок-с,
В сторонке нервно курят Чейн и Стокс.

Хвала вождю, и френчу, и усам!
Стране на поругание и горе,
Он вынужден скончаться лично, сам,
И памятник себе – хотя бы в Гори —
Он заслужил. От мора и войны
Мы ненадолго были спасены.

Да, недобил врагов, недокурил…
Какая б из России вышла Спарта!
Какой он миру праздник подарил
В весенний день, в канун Восьмого марта!
Конечно, смерти радоваться грех,
Но Сталин осчастливил чуть не всех.

Внезапно повернулось колесо,
И оттепель пришла в начале года.
Гордиться нечем: тут терпели всё,
Но есть еще, товарищи, природа.
Когда парализована страна —
Тогда вступает в действие она.

Но был другой. И в качестве лица
Российского – он просто идеален.
Он был мудрей иного мудреца,
Он был куда гуманнее, чем Сталин,
Вмешаться Бога он не вынуждал
И от природы милости не ждал.

В Очакове он был неудержим.
Его бодрили ратные картины.
Курляндию привел, как некий Крым,
Под бдительную длань Екатерины;
Неоднократно пережив провал,
Себя он ванькой-встанькой называл.

Пока другие строили успех
За счет интриг, пронырства или спален, —
Он был честней и видел дальше всех.
Не Сталин вспоминается, а Пален
В начале марта моему уму.
А почему? Да так, нипочему.

А в этом, кстати, был бы толк
И даже смена вех —
Когда б пришел Бессмертный Полк
И разогнал бы всех.

Фашистов новых образцов,
Кто с жалким пафосом лжецов
Клянется памятью отцов
И проявляет прыть,
Кто весь доступный ареал
Густою ложью провонял…
Он их однажды разгонял
И может повторить.

Когда б пришел Бессмертный Полк,
Бессмертный русский стих, —
Кто ныне накрепко замолк,
Кого я знал в живых!

На всех, кто, правя торжество,
Клянется именем его,
Кто предал память и родство,
Связующую нить,
Тот мир, что был высок, глубок
И нам известен назубок, —
Его теперь уже и Бог
Не может повторить.

Когда б пришел Бессмертный Полк,
А вместе с ним барак, —
На тех, кого родной верволк
Смог заморочить так!

Да, впору звать Бессмертный Полк,
Чтоб он напомнил суть и долг,
Чтоб он поднял девятый вал,
Вернул любовь и стыд…
Однако с истинным врагом,
Что так загадил все кругом,
Тот полк давно не воевал —
И вряд ли повторит.

Как нынче вырваться к своим?
Где запад? Где рассвет?
Придется как-нибудь самим —
Но и самих-то нет.

Он крепко спит, Бессмертный Полк,
И с ним сыны полка.
Над ним небесный синий шелк,
Как знамя без древка.

Над ним могильная трава,
Бубенчики и сныть.
Она одна всегда права —
И может повторить.