Дмитрий Быков - Ничья. 20:20

В России правят две чумы,
Друг другу помогая.
Одна влияет на умы,
На легкие – другая.

Их направляют, не щадя
Ни мелких, ни великих,
Два коронованных вождя,
Два вируса безликих.

Один, свою смиряя прыть,
В мечтаниях бескрылых
Желал границы все закрыть —
Другой как раз закрыл их.

Один, хозяин здешних мест,
Мечтал засунуть деток
Хоть под домашний, но арест;
Другой и сделал этак.

Один, отчаянно спеша,
Мечтал, незримый воин,
Устроить кризис в США;
Другим он был устроен.

Один, простое существо,
Старался постоянно,
Чтоб не осталось никого:
Ну, может быть, охрана.

Второй его опередил
И фору дал тирану:
Он никого не пощадил,
Включая и охрану.

Один валюту обвалил,
Другой жратву схомячил.
Один Россию обнулил,
Другой с Китая начал.

Один родился от змеи
И от летучей мыши,
Другой вобрал в себя слои
От прапора и выше.

Один глумился двадцать лет
От Кушки и до Бреста,
Но до сих пор вакцины нет —
Спасает только бегство.

Другой приполз на этот свет
Без ручек и без ножек,
Причем вакцины тоже нет,
И бегство не поможет.

Восток измучился вотще,
И запад зря старался:
Иммунитета нет вообще
От гриппа и от рабства.

Пора признаться, господа,
Что в людях мало толка,
Что человечество – среда
Для вируса. И только.

Любой бессилен перед ним,
Как пред морозом улей,
Как пред аннексиями Крым,
Как сердце перед пулей.

Осталось мужество призвать,
Разбить о камни лиру-с
И высшей формою признать
Неистребимый вирус.

С Россией сладить ни один
В ее полях и чащах
Не мог доселе исполин,
Но могут два мельчайших.

Мы опрокинем сто систем
Назло любым Европам,
Но мы бессильны перед тем,
Кто зрим под микроскопом.

Их друг на друга натравить
Мечтали мы, товарищ,
Но волчью суть и волчью сыть
Друг другом не отравишь.

Столкнуть их в лоб – благая цель,
Но цель, клянусь прогрессом,
Недостижима – как дуэль
Мартынова с Дантесом.

Вот забава мальчикам,
Радость легендарная:
В городе захваченном
Марширует армия.

Улицы утюжатся.
Шествия стотонны.
Смесь восторга, ужаса,
Злобы и стыдобы.

Где же наши рыцари,
Маршалы, солдаты?
Поздно нынче рыпаться,
Сами виноваты.

Отдавали сами же
Заповеди, залежи,
Приглашали сами же,
Привечали сами же.

Унижали их своим
Пафосным Версалем…
Строили Ерусалим —
Получили Салем.

Танк хрипит натужено,
Шлем сияет кожано…
Это все заслуженно.
Им теперь положено.

Время медных празднований,
Цинковых идиллий…
Брали, не опаздывали,
Вот и победили.

Головой покачиваю,
Молча, не грозя.
Городу захваченному
Рыпаться нельзя.

У певца арбатского,
Руганого автора,
Пелось «оккупация» —
Думали, метафора.

Экая анафема
Выпала поэту —
Рифмы да анафоры,
А метафор нету.

Над штыками тусклыми —
Краденое знамя,
Типа чтобы чувствовали,
Типа чтобы знали.

Глупо ждать сочувствия
От стальной твердыни.
Слезы и подкусыванья —
Наш удел отныне.

Девочки глазастые,
Бабы сердобольные,
Тропы партизанские,
Сборища подпольные…

Гордость похоронена,
Вместо воли каша…
Родина-то Родина,
Да уже не наша.

Челядь благодарная
Веселится с голоду.
Марширует армия
По родному городу,

По умолкшим умницам,
По могильным плитам,
По родимым улицам,
Напрочь перекрытым.

Нет, не репетиция —
Это оккупация,
Не учен ютиться я,
Не готов скитаться я.

Баста, мои гарные:
Не случится чуда,
Нету Красной армии —
Выбить их отсюда.

По мере того, как вирус распространяется,
В державе тоталитарной,
Типа Китай,
Режим остается прежним, власть не сменяется,
И только народ сменяется, почитай.
Одни вымирают, другие как раз рождаются,
Любой карантин соблюдают на раз-два-три,
Виновных сажают, причастные награждаются,
Сеть запрещается, меры не обсуждаются,
На пятом месяце все уже наслаждаются:
Стабильность снаружи,
Иммунитет внутри.

В свободной стране – Италии ли, Британии, —
Где средний отвык работать, а низший – красть,
Заметно противоположное сочетание:
Народ остается прежним – уходит власть.
Народ с трудом отвыкает бродить по шопингам,
Выгуливать псов, затаскивать в койку дев,
Не мирится с бытом размеренным
и окопненьким,
Опасность считает вызовом, смертность —
допингом,
Потом он власть выгоняет одним поджопником
И дальше живет как прежде, чуть поредев.

В иной стране – межеумочной, промежуточной,
В краю евразийской немереной ширины,
Равны карантин годовой и арест трехсуточный,
Свободных нет, а стало быть, все равны.
Болота ее загораются, нефть роняется,
А люд бессмертен, и скрепам износу нет.
Народ не меняется в ней и власть не сменяется,
Но все обнуляется каждые двадцать лет.
Манеры ее уклончивы, речи вкрадчивы,
Идет кругами ее непролазный тракт.
Что это – лежбище, стойбище или кладбище?
Смерти тут делать нечего, это факт.
Соседи издревле ее почитают вечною,
Она не просит ни милостей, ни пощад,
Чуть что случись, обыватель бежит за гречкою,
Чтоб ею набить антресоли – и завещать.
Права не нужнее, чем барабан безрукому,
С законом трудней, чем собаке с пятой ногой,
А ежели что и меняют – памятник Жукову
(Опять же на памятник Жукову, но другой).
Заройся в листву и мусор, изредка выройся,
Взгляни вокруг – и снова в уютный мрак-с.
Какого бояться кризиса или вируса?
Тут все увязнет —
Что вирус, что враг, что Маркс.
Любой форс-мажор – офлайновый
или серверный —
Тут примут как норму и листьями заметут.
Возможны сдвиги даже в Корее Северной,
Но Внутренняя Корея – она вот тут.
Не тронет захватчик, не выморит хитрован ее,
Не чувствует Джон и не может понять Иван ее,
Неведомы ей ни гибель, ни выживание,
Зеленой жижей затянется каждый след,
И это все не презренье, не любование,
А третье чувство,
Какому названья нет.