Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №1

Холодна майская ночь в тайге, не прогонит её ни подогретая костром горячая земля, ни тёплый бок друга, к которому жмись-не жмись, не согреешься, проберёт она до трясучки, а чуть рассветает, сыростью потянет, вот тогда и сну конец. Тогда нужно немедля разводить костёр и жаться к нему то одним, то другим боком, подставлять спину, склоняться лицом и простирать над пламенем окоченевшие руки.

Стряхнули ребята с себя еловые лапы, встали на ноги, зябко поёжились и, не сговариваясь, подошли к ещё тлеющим уголькам костра. Подбросили на них тонкие прутки, раздули угольки, огонь быстро охватил их и заплясал весёлыми язычками.

Подбросив в костёр толстые ветви, ребята спустились в заполненную белым туманом речную долину, умылись, зачерпнули в берестяные котелки воды и поднялись по крутому откосу берега к месту своей стоянки.

Сморчки варили, как положено, прокипятили грибы, воду слили, а потом во второй воде доварили. Вот только съесть их все не смогли. Вечером, наголодавшись, заглотили мальков без соли, а утром пресные грибы в рот не лезли. Попили чай, заваренный смородиной и кусочками чаги, и пошли в путь. Путь этот был тропой, пролегавшей по долине у подножья горы.

– А коли тропа есть, то к жилью выведет, – так думали мальчики. Кроме того, они решили, что идти тропой безопасно.

– Вряд ли на неё выйдут разбойники, – сказал Степан, – им нужен тракт, по которому ходят обозы.

– Так и идти-то больше негде, – поддержал друга Фёдор. – По долине Уксуная мы точно выйдем к людям, а ежели вдоль берега, то там сплошные болота, так, помню, батька говорил, а ломиться через тайгу… это уж увольте.

Тропка вилась по подошве горы, справа её сопровождало болото, и была она то широкой, хорошо утоптанной, прочной, то изредка ныряла в болото, и мальчикам кое-где приходилось идти по пояс в коричневой холодной воде, но всё же тропа была и под ней, а это особо не тормозило передвижение. Одно было плохо – одолевал гнус, и иногда тропа подводила вплотную к скалам. Известковый камень уступами и гребнями поднимался из воды, и были эти перепады по пять – шесть саженей в высоту. Здесь гнуса было меньше, вода была чище. Мальчики там купались прямо в одежде, потом отмывали её от болотной жижи, выжимали и сушили на камнях, затем шли дальше.

К полудню тропа резко свернула влево, огибала какой-то мыс и почти поравнялась с серединой увала. На склоне мелькнуло тёмное пятно и на тропу вывалился, мотая низко опущенной башкой, медведь. То ли он неудачно зорил дупло с пчёлами, то ли иная причина заставила его бежать, не разбирая дороги, но он ещё ломился по склону, а мальчиков с тропы как ветром сдуло. Здесь была широкая, почти сухая поляна с небольшим кочкарником. Медведь на них не обратил никакого внимания и давно уже трусил по тропе дальше, а наши герои всё бежали, прыгая с кочки на кочку. Первым опомнился Федька.

– Стой! Стой тебе говорят! Там зыбко, засосёт!

И в самом деле. Впереди кочек не было. Прямо пред мальчиками расстилался ровный лужок с яркой радостной зеленью, при виде которой у знающего человека страх начинает шевелить волосы.

– Давай выбираться обратно на тропу! – вновь прокричал Федя, но всё же бежал вслед за Степаном. Страх или что-то иное, но ноги несли их по единственно верному пути, по узкой тропе, терявшейся в мелкой растительности болота. До конца тропы они домчались, не помня себя, а далее вновь появились кочки. Ступая на них, мальчики часто проваливались по пояс, кочки уходили из-под ног, выползали и снова двигались вперёд. Иногда обходили хоть и закочкаренную, но болотную зыбь, – велики были страшные водные просветы в разрывах между кочками, а кое-где в них зеленели те самые яркие пятна травы, откуда нет выхода.

Было уже далеко за полдень, когда мальчики выбрались на тропу. Их шатало, одежда была в болотной жиже, и только вороты рубах промочило не болото, а собственный пот пахнущий страхом и болью. Добрались до ближайшего ручья, упали на бережок и стали пить чистую холодную воду.

– Ну, кажись, живы, – отдышавшись, с хрипотцой выдавил из себя Фёдор.

– Кажись, живы, – отвалившись от ручья, ответил Степан и тотчас зашёлся в спазматическом кашле. Через миг к его горлу подкатила дурнота, воду выбросило обратно вместе с кусочками грибов, зеленью иван-чая и пучка. (Борщевик сибирский или пучка – травянистое растение семейства зонтичные). Потом ещё вырвало. И ещё.

Пустой желудок сотрясали судороги, Стёпа корчился. Выплёвывая желчь, а потом и желчи не стало, и мука эта никак не кончалась.

Федька с испугом смотрел на друга и не знал, как и чем ему помочь. Наконец до него дошло, если рвёт, а рвать нечем, значит, надо пить и пить много. Скрутив из лопуха кулёк, Федя набрал в него воды и стал поить друга, при этом говорил ему: «Это чтобы тебя выворачивало хотя бы не с пустого желудка».

Рвота ослабла после пятого кулька с водой, а вскоре и прекратилась совсем. Обессиленный, Стёпка привалился спиной к нагретому солнцем песчаному бугорку и вдруг неожиданно его голубые глаза стали темнеть от краёв к середине и через миг он потерял сознание.

Продолжение в следующем номере альманаха.

Виктор Вассбар и Александр Лобанов

Секретный документ

1833 год, август месяц, число первое.

Илья Фёдорович Сутулов, советник горного правления по третьему военно-судному отделению канцелярии главного начальника Алтайского горного правления пригласил к себе презуса Салаирской комиссии военного суда обергиттенфервальтера восьмого класса Фёдора Богдановича Клюге. Ответив приглашённому чиновнику на пожелание здоровья крепким рукопожатием, указал ему на стул, что стоял по другую сторону его рабочего стола и, дождавшись, когда тот усядется на него, без вступления и «расшаркиваний», обычных при незначительных встречах, перешёл к изложению дела, требующего незамедлительного исполнения.

– Тут вот какое дело, Фёдор Богданович, – теребя мясистую мочку правого уха, задумчиво произнёс советник, – получил я нынче важный документ, можно сказать, что даже сверхважный и сверхсекретный, – отведя руку от уха и вскинув указательный палец вверх. – Прочесть его абы кому не имею права дать, да и некому, честно говоря, поэтому тебя и вызвал. – Сутулов на минуту умолк, и тотчас в звенящей тишине мрачного кабинета с четырёхметровыми потолками послышались тяжёлые посапывания обергиттенфервальтера, вероятно страдающего болезнью носа, которые уже через минуту заглушились резким восклицанием, сорвавшимся с губ хозяина кабинета, вероятно размышлявшего над вопросом, правильно ли сделал, что вызвал именно Клюге, а не кого-то другого. – Извини, голубчик, но более положиться не на кого! – громко, очень громко извергнул Сутулов столь, казалось бы, сложную фразу. – Затянут его негодники, а оно уж, поверь, очень ответственное… дело-то, требует знаний, терпения, смекалки и тонкости подхода к нему. Знаю, ты человек обязательный и усердный, добросовестно и серьёзно подходишь к исполнению порученных тебе заданий, вот и решил поручить тебе… – Илья Фёдорович вновь призадумался, стоит ли раскрывать чиновнику восьмого класса суть дела, но через миг махнул рукой, жест, говорящий о положительном решении вопроса, и проговорил, – на-ка вот тебе бумагу… сегодня от самого, – закатив глаза под верхние веки, – получил. Читай, там всё подробно прописано, поймёшь что, да как. – Сутулов взял со стола документ, поступивший от горного правления, и протянул его презусу. – Бумага сия о ходе ревизии на частном золотом прииске коммерции советников Поповых. Ознакомься и незамедлительно поезжай… на прииск.