Коллектив авторов - Зеленый луч №4 2020

Потом мы станем собираться в дорогу.

Из Харабалей вывозилось много.

В сарай с глубоким-преглубоким, очень опасным погребом меня, конечно, не пустят. Но я туда, разумеется, проберусь. Бабуля выставит на божий свет пару вёдер картошки, посмотрит на меня и прикрикнет: «Ах ты, поросук!». Придётся быстро-быстро убегать в дом. Совсем не через долго туда придёт бабуля, спустится в подпол за маринадами и вареньем. В подпол меня тоже не пускали. Но хотя бы можно было лежать на полу на животе, засунув голову вовнутрь, вдыхать тревожную, холодную сырость, рассматривать тонущие в печальном полумраке ступеньки, полки, банки, высматривать тайну, бороться с нестерпимым желанием спуститься… И командовать:

– Малиновое! Вишнёвое! Смородинового не надо! Не надо! А клубничного три банки!

Маринады мне казались скучными. Именно на маринадах я осознавала, что скоро уезжать, подступала тоска.

Откуда ни возьмись попадался мой любимый кот Тимка и попадал под мои проливные слёзы.

А вечером – в поезд. По дороге на вокзал бабуля будет причитать. И малины мы взяли мало, и картошки ещё бы могли взять, да надо было укропа нарвать, и никто не вспомнил про семечки…

Почему-то в тот наш приезд планы поменялись. Рано-рано утром, было ещё темно, меня разбудила мама:

– Просыпайся, поедем на «Ракете». Быстрее, а то опоздаем.

От улицы Комбинатской до берега Ашулука путь неблизкий. Провожающие нас харабалинские родственники, опустив головы, ссутулившись, тащат тяжёлые сумки. Все заспанные и молчаливые. Только я радуюсь и, вырвавшись вперёд, подпрыгиваю и пританцовываю на улице Гагарина, на Безымянной улице, посреди улицы Комарова.

Мы вышли к берегу. Родственники мои влились в толпу таких же заспанных и унылых. А я осталась стоять на возвышении, на краю берегового склона. Я уже не скакала. Я стояла замерев, молча, кажется, я даже не дышала. Я стояла, задрав голову вверх. Неотрывно, пристально, до боли в глазах смотрела в небо. Вслушивалась в еле слышное небесное дыхание, пыталась поймать какой-нибудь далёкий гул. Я ждала, когда прилетит ракета.

Я влезу в скафандр, войду в ракету, ракета взлетит, и внутри ракеты взлетит всё: и я, и мама, и банки с вареньем, и авоськи с картошкой, всё станет невесомым и сказочным. Уж я налетаюсь! Я так налетаюсь!

Конечно, я не заметила, как подошёл теплоход, как в него перетекла часть толпы. Я всё стояла, глядя в небо, пока меня не дёрнули за руку. Потом меня, ничего не понимающую, оцепеневшую, приволокли на причал, обцеловали, втолкнули в теплоход…

Наверное, большего разочарования в моей жизни не было.

Мне – шесть лет.

Мой двоюродный брат Витя приводит свою невесту знакомиться с бабулей.

Невеста в тёмно-коричневом платье, на высоких каблуках. Она молчалива и стеснительна. Она не поднимает глаз и почему-то не заходит в дом. Остаётся на крыльце, садится рядом со мной на верхнюю ступеньку, смотрит в сторону, всё ещё молчит. Она заметно дрожит, ёжится, ей ужасно страшно.

Потом робко, со странной, неустоявшейся улыбкой забирает из моих рук книжку, что-то неясно говорит мне. Я её не понимаю, я её почему-то даже не слышу, я очень не люблю её. Стыдно признаться – ненавижу. И ничего не могу поделать с этим. Отбираю у неё книжку, замечаю, что она смотрит на меня с испугом и обидой, делаю вид, что читаю, угадываю в себе чувство жалости к ней, которое тотчас тает…

Потом, когда я вырасту, мне будет ужасно стыдно перед Витиной женой.

Много позже, когда Витина вдова отправит мою тётю умирать в хоспис, я осознаю, что я была очень умным, прозорливым ребёнком. И снова начну ненавидеть эту женщину. Теперь уже с чистой совестью.

Мне – почти семь.

Летний полдень. Бабулин вишнёвый сад. Я сижу под своим любимым деревом, вишней-майкой, раскладываю прямо на земле этикетки, которые тётя принесла мне с консервного завода. У меня прекрасно всё сходится в моём детском, игрушечном балансе вещей по цветовой гамме: тыквенный сок, преобладание жёлтого, – один рубль; огурцы, доминирование зелёного, – три рубля; томаты, наличие красного, – десять; икра из баклажанов, с фиолетовым цветом, – двадцать пять. По размеру этикетки почти как деньги, как купюры. Теперь будет гораздо интереснее играть в магазин.

Скоро должен прийти мой двоюродный брат Женька.

Но он не захочет играть в магазин. Он будет играть только в больницу.

Женька жил в Харабалях, учился в здешней школе, у него была куча друзей, масса дел. Приходя к бабуле повозиться со мной, изнывающей здесь от одиночества, он делал мне одолжение. И всем своим видом всегда показывал мне, каким огромным это одолжение было.

Лязгала ручка-кольцо калитки, Женька не спеша вплывал во двор, я летела к нему сломя голову, с чувством сокрушительной радости.

– Женя, давай играть в школу!

– Нет. Давай в больницу.

– А давай лучше в жмурки!

– Нет. Будем играть в больницу.

– А может, в магазин?

– Всё. Я пошёл домой. – Он разворачивался, брался за ручку-кольцо.

– Женечка, не уходи! – Я рыдала и соглашалась на больницу.

В тот день Женька пришёл с единственной на тот момент моей харабалинской подружкой, Иринкой Павловой, столкнулся с ней на улице.

При Иринке Женя никогда не выделывался. Без колебаний согласился на прятки.

Водить выпало Иринке. Я побежала прятаться на задний двор, забежала в проход между забором и всякими постройками, пробежала мимо задних стен туалета, курятника, сарая. И вдруг обнаружила, что между курятником и сараем есть щель, очень узкая, но боком я туда помещаюсь. Протиснулась.

Я очень долго ждала, когда же меня найдут. Иринка искала сама, потом уже с Женей, который видел, что я побежала на задний двор, и наверняка выдал меня. Они заглядывали в туалет, в курятник, в сарай. Вышли в проход, но не пошли по нему до конца, ушли, встали в центре заднего двора. Я, стиснутая курятником и сараем, тихонько выдохнула с облегчением. Они громко строили всевозможные невероятные предположения. Может быть, я перемахнула через забор к соседям? Или я лежу на крыше сарая? Или я внутри сарая, но закопалась в уголь? Женька, брат мой, которого я бесконечно любила, предположил, что я упала в туалете в яму, утонула, и нет смысла меня искать. Недрогнувшим голосом. Равнодушно. Бесслёзно.

Я, сплюснутая и возмущённая, передёрнулась, взмахнула руками. В левую руку мою, в ладонь, укусили меня две осы и одна пчела.

Я вынырнула из щели, вылетела из прохода, пролетела мимо застывших от неожиданности и изумления Ирины и Жени. В этот момент я наконец почувствовала боль, в моей нервной системе включился какой-то импульс. Я заорала: «А-а-а», – и подняла вверх левую руку.