Виктор Серов - Листья падали…

Ну а где же Домовой —
Не позвали что-ль?
Что мотаешь головой,
Ну зови – изволь!
Чтобы ночку скоротать
Было весело,
Нам компанию собрать
Нужно тесную…

Мы сидели до утра —
Чай да пряники,
Подливали теплоты
Из заварника,
А когда Луна ушла,
Леший кланялся,
Домовой – тот у себя,
Приосанился…

Мы же с милой на печи,
На матрасике,
Грели спины да клячи
До двух часиков,
А заснули как к утру,
То согрелися —
На протопленной печи
Куда денешься.

…Кот к обеду разбудил —
Размяукался,
Кто-то под окном бродил,
Но не стукался,
Я потопал открывать
Босым, ножками,
Отворил – не дать-не взять —
Бабка Ёжка там…

Чай покрепче заварю
Зимним вечером
И по чашкам разолью —
Делать нечего,
Соберу гостей в дому,
Всю «нечистую»…
Чай от чая не помру,
Крепкий – выстою!

Мне дали шанс услышать тишину,
Что в Храме Жизни Боги охраняют —
Я покидая город и войну,
Иду в тот Храм… меня там понимают.

Меня там ждут – когда я прихожу,
Встречают древа вечные величием.
Здесь, наконец, себя я нахожу
Под маской снов и жалкого двуличья.

Здесь наконец я струны отпущу
И спящий Дух мой крылья мне распрямит,
И над Землёй мятежной я взлечу
Чтоб видеть то, что город затмевает.

И буду ветер слушать, буду петь —
Не в голос, нет, – душа поёт иначе,
И буду долго, долго ввысь лететь,
Пока мой Дух мятежный не заплачет…

Потом я только на земь упаду
И в мхах усну под кровлею сосновой,
И отдохнув, на войны побреду
Мир исправлять нещадный, и суровый…

Понедельник. Утро. Полная маршрутка.
Люди в грязных масках… Странное кино.
Серое на сером (Стенли Кубрик будто) —
Логику, мотивы вызреть не дано.

Странная планета… Понедельник этот…
Лишь один в маршрутке с выбритым лицом.
Осознанье – где ты? – странного сюжета,
Виделось такое в фильмах пред концом.

Виделись и улиц медленно бредущих
В масках, с номерами… отрешённый взгляд,
И немых маршруток в понедельник ждущих…
Был один там бритый – шёл не наугад.

Шёл не в стаде серых и дышал свободно,
И кормил свободных булкой голубей,
На него смотрели взглядом псов голодных
Особи, что в масках были посерей…

И в маршрутке этой (как и в фильмах жутких)
Люди стали маски грязные снимать,
И к концу маршрута – в понедельник утром,
На запреты свыше было всем плевать.

И кидали люди номера и маски
В мусорки, не пряча чистое лицо.
Люди сознавали, что живут не в сказке,
А как в фильмах жутких с жутким же концом…

После же – во вторник, утром, все маршрутки
Ехали без масок – весело, светло,
Говорили громко (в СССР как-будто)
И смотрели в окна как заведено…

Просыпались люди в сером, грязном мире,
Запускали разум в головах своих,
Рисовали Солнце на стен а х в квартирах
И осознавали – Мир их для живых!..

Рождённый ползать, летать не может,
Но для поэтов даются крылья —
Когда б искали бы искру божью,
Её частицу в стихах открыли б…

К высотам чистым взлетая слогом,
Реализуясь в бумаге смертным…
Роптали те же (понять-то сложно) —
Послать нам проще… с попутным ветром!
Крутили крылья взлетавшим к небу
Не дав увидеть зари рожденье…
Кричали даже: «Не слово – хлеба!»
Сжигали книги – вот наслажденье…

Потом со злобой золу топтали…
Боялись что-ли за всё отмщенья?
А что поэту? Открыты дали…
И даже в слоге есть воскрешенье.

И даже падшим – как осознанье,
(будь каждый всуе помянут позже!)
Бывает снится… пусть понимание,
Что мысль – слово, дойти не может.

Для них полёты – былая сказка
И даже боле… стихи как слёзы.
А что до смертных – к чему подсказки,
У них под «синькой» скупые грёзы…

В финале долгом напутствий масса,
А в каждой мысли и смысл двоякий —
С рожденья крылья даны… Прекрасно!
Летать вот только не может всякий…

Ее изба в деревне была крайней.
Там за рядами ровных, низких гряд
Сосновый лес раскинулся бескрайний,
Где партизанский создан был отряд.

В избе четыре лавки и три сына,
Ванятке первенцу всего лишь пять.
А самый старший из семьи мужчина
Ушел на фронт с фашистом воевать.

Однажды темной ночью партизаны
Пустили поезд немцев под откос,
Два дня враги зализывали раны,
На третий всех водили на допрос

Мать сухари сушила спозаранок,
А к ночи приготовилась бежать.
В холст для детей насыпала баранок,
Сама в подполье стала ход копать.

Была кругом оцеплена деревня,
Каратели все, как цепные псы.
Бил глухо колокол в церквушке древней,
Все избы факелАми обнесли.

Мать детям ладанки на грудь надела,
Младенца положила в старый таз.
Тем временем изба уже горела,
Спускались вместе в страшный, темный лаз.

Молчали дети, в землю зарываясь,
Ведь выхода другого в доме нет.
От дыма едкого все задыхаясь,
За матерью своей ползли на свет.

Горели избы низко приседая.
Там пулемет очередями бил.
Стояла мать с детьми совсем седая
Сосновый лес им жизни сохранил!.

На месте той деревни обелиски
Там список жертв чудовищной войны.
Три старика стоят в поклоне низком.
Из всей деревни живы лишь они!

Вы оба только стали лейтенантами
И сразу в бой туда, где кровь и ад.
Мосты взрывали, падали под танками
И в рукопашную вели солдат.

Как часто над горящим самолетом
Не вспыхивал спасенья парашют…
За вами следом поднимались роты
На тот святой, верховный, правый суд.

Иван погиб геройски в сорок первом.
Сбит «Мессером» Андрей в сорок втором.
В огне военном закалили нервы вы
И лица ваши объяты огнем.

И что-то взглядом вашим нам завещано
С семейной фотографии в стекле.
Вписали имена свои навечно вы
В тот скорбный список павших на войне.

Нам было что терять, и мы стояли.
Вцепившись в горло лютому врагу.
Ценой немыслимой победу отстояли,
Все полегли под Ржевом на снегу!