Роберт Сервис - Зов Юкона

Явились они на суд Короля, и тот объявил закон:
«Коль кто-то чужую жену соблазнит – да будет он впредь заклеймен.
Да будет Клеймо на его челе, да будет оно на щеках —
Чтоб каждый видел его позор, и боль, и трепет, и страх.
Пусть видит повсюду презрение он, пусть слышит всеобщий смех;
Пускай он уходит в пещеры, во тьму – и прячется там от всех.
Он будет изгнан из мира людей – да будет навеки так;
Пусть ждет судьба хуже смерти того, кто смел осквернить Очаг».

Немного на свете таких чудил – захочешь, не враз найдешь.
Три сотни отводов он застолбил, а золота – ни на грош;
Стремглав летел он на край земли, за буйной толпой спеша;
Соседи лопатой злато гребли – а он не имел ни шиша.
Разведал жилу, решил: обман, – сбыл за понюх табаку,
И золото все утекло в карман попутчику-дураку.
Однажды пробил двенадцать шурфов – крупинки не отыскал,
А справа и слева везучий люд мешками злато таскал.
Облом случался за разом раз – тут спиться немудрено
Но Смит Растяпа не верил в сглаз – к утратам привык давно.

И вот в девятьсот четвертом году – то был високосный год —
Растяпа Генри на Ханкер-Крик прибрал боковой отвод.
Начал копать – и решила судьба: везеньем ему воздаст.
В начале зимы он вскрыл наконец богатый и мощный пласт.
В канавках промывочного лотка осел золотой песок.
День-ночь напролет он рыл, словно крот, выкладывался как мог.
Кончался декабрь, леденела мгла, аренды срок истекал,
А он ликовал: наконец-то урвал то, чего так алкал.

Сидел и думал: ну почему коварны судьбы пути?
И вдруг до слез захотелось ему красотку себе найти.
Чтоб ластилась будто зверек она, с него не сводила глаз,
Подруга, советчица, радость, жена, опора во всякий час.
Собрался поесть, костер разложил – мелькнула мысль невпопад:
Что толку от им застолбленных жил? Любовь – вот истинный клад!
Порылся в котомке, сморщив лицо, забытый подарок нашел —
Пасхальное крашеное яйцо, надписано карандашом.

О них с теплом припомнит любой, кто шел по юконской тропе.
Их женщины слали, свои адреса черкнувши на скорлупе.
И самый тупой златокоп-шакал, что только себя ценил,
К подарку такому вмиг привыкал и возле сердца хранил.
Растяпа яйцо осторожно взял и к свету его поднес,
Щурился, долго не разбирал – буквы тоньше волос.
Напрягся – и все же сумел прочесть строчки неровной бег:
«Старатель, захочешь, так напиши – Висконсин, Сквошвилл, для Пег?»

Всю ночь он думал о ней одной – богине издалека.
Казалось, откликнулись небеса на чаянья мужика.
Она приходила к нему во сне, и днем являлась она.
Улыбка ее сквозь табачный дым сияла – легка, ясна.
И сдался он на сердечный зов, пожитки свои повлек
В далекий Висконсин, в озерный край, к дому красотки Пег.

Он чуял: чем ближе конец пути, тем жарче любовный пыл.
Для встречи с нею искал слова, искал – и не находил.
И вот наконец, с мороза застыв, но страстью в душе горя,
Он встал у порога ее жилья, как грешник у алтаря.
От искры малой в сердце зажглись любовные пламена;
Набрался храбрости, постучал – и дверь открыла она,
Прекрасна, словно весенний цвет; смутясь и охрипнув, он
Выдавил: «Здрасте… то есть привет…я с севера, где Юкон…
Я золота полный мешок привез, а адрес… ну в общем, вот…
Хотел повидать я девушку Пег, которая здесь живет».

Краска бросилась ей в лицо; помедлив слегка, она
Ответила мягко – глубь ее глаз слезами увлажнена:
«Да, златокоп юконский, ты прав; девушка Пег – это я.
Тебя отыскать, подарок послать – затея была моя.
К тем, чья жизнь – холод и мрак, сердцем меня влекло.
Но, полагаю, посланье мое поздно тебя нашло.
Ждала, надеялась – вот бы тогда явился ты предо мной…
Но полтора уж года назад я стала мужней женой.
Напрасно проделал ты дальний путь. Не гнать же тебя взашей;
Что ж, заходи, садись и гляди – увидишь моих малышей».

Человек из Эльдорадо – гляньте: в город входит он
В старой, драной куртке из оленьих кож,
Он пропах землёй и потом, грязен, солнцем обожжён,
На индейца измождённого похож.
Многодневною щетиной, словно боров, он зарос,
И спина не разгибается пока,
Он бредет, и с ним плетется захудалый рыжий пёс,
Но в котомке – кучка жёлтого песка.

На ходу, казалось, дремлет (взор терзают фонари);
В споминает время тяжкого труда
И убогую лачугу, где мечтал он до зари
(Слава Богу, не вернется он туда!),
Жрал томаты из жестянки, и засушенный бекон,
И прогнившие, прогорклые бобы,
И теперь его желудок этой пищей изнурён —
Но в мешочке – золотишко, дар судьбы.

Он тонул в зыбучей глине, он сплавлялся на плоту
И лебёдки поворачивал рычаг,
Сам себя загнал пинками в немощь, сырость, темноту,
От труда невыносимого исчах.
Но теперь всё это в прошлом; нынче дышится легко,
Запах сена долетает с ветерком.
Мнится сад ему цветущий – где-то, где-то далеко —
Там коттедж, лозой увитый. Это – Дом.

Человек из Эльдорадо и умылся, и поел,
Повстречался с парой алчущих друзей,
Часть песка решил потратить – чтобы вечер пролетел,
О стальное спрятал – чай, не ротозей.
У него в глазах сиянье, и рассказ несется вскачь,
Радость в сердце и бутылка на столе;
Неказист, одет в лохмотья, но сегодня он – богач,
О сегодня – самый главный на земле!

Говорит он: «Мне, ребята, Север больше ни к чему,
Хоть я думал, что останусь тут навек.
Но сумел, сумел пробиться я к богатству своему —
И теперь пошлю к чертям проклятый снег.
Я отправлюсь в край чудесный, в Божью, дивную страну,
Я куплю себе земли, построю дом,
Заведу себе хозяйство, и найду себе жену,
И детей десяток мы произведём».

Все его превозносили, возле бара встали в ряд,
Троекратно пожелали долгих лет;
Он дымил сигарой толстой, весел был и очень рад
Предсказаньям денег, счастья и побед.
И за дом, и за супругу – громких тостов череда,
За детей, и вновь – за будущую мать;
Человек из Эльдорадо притомился – и тогда
Уложили его на пол подремать.

Человек из Эльдорадо только начал путь большой,
К чумовому опьянению разбег.
На душе у парня похоть, золотишко – за душой;
Танцевал он с местной девкой Маклак Мэг.
Словно фея, белокура, словно ягодка, нежна,
Славно парня вокруг пальца обведет;
И речами музыкальна, и фигуркою ладна,
А в улыбке – только сахар, только мёд.