Иннокентий Анненский - Трилистники

Если больше не плачешь, то слезы сотри:
Зажигаясь, бегут по столбам фонари,
Стали дымы в огнях веселее
И следы золотыми в аллее…
Только веток еще безнадежнее сеть,
Только небу, чернея, над ними висеть…

Если можешь не плакать, то слезы сотри:
Забелелись далеко во мгле фонари.
На лице твоем, ласково-зыбкий,
Белый луч притворился улыбкой…
Лишь теней все темнее за ним череда,
Только сердцу от дум не уйти никуда.

Я думал, что сердце из камня;
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит — ему ничего.

И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И все-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар, я уйму…
Ну вот… и огонь потушили,
А я умираю в дыму.

Среди полуденной истомы
Покрылась ватой бирюза…
Люблю сквозь первые симптомы
Тебя угадывать, гроза…

На пыльный путь ракиты гнутся,
Стал ярче спешный звон подков,
Нет-нет и печи распахнутся
Средь потемневших облаков.

А вот и вихрь, и помутненье,
И духота, и сизый пар…
Минута — с неба наводненье,
Еще минута — там пожар.

И из угла моей кибитки
В туманной сетке дождевой
Я вижу только лоск накидки
Да черный шлык над головой.

Но вот уж тучи будто выше,
Пробились жаркие лучи,
И мягко прыгают по крыше
Златые капли, как мячи…

И тех уж нет… В огне лазури
Закинут за спину один,
Воспоминаньем майской бури
Дымится черный виксатин.

Когда бы бури пролетали
И все так быстро и светло…
Но не умчит к лазурной дали
Грозой разбитое крыло.

Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль в глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится…

Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь…

Улетели и песни пугливые,
В сердце радость сменилась раскаяньем,
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем…

Сердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.

Все, что есть лазурного
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Все, что там безбурного
И с ласкою в очах,
В сады зеленовейные.

В стекла бирюзовые
Одна глядит гроза
Из чуждой ей обители…
Больше не суровые,
Печальные глаза,
Любили ль вы, простите ли?..

«Вы ждете?
Вы в волненьи?
Это бред.
Вы отворять ему идете?
Нет!
Поймите: к вам стучится сумасшедший,
Бог знает где и с кем всю ночь проведший,
Оборванный, и речь его дика,
И камешков полна его рука;
Того гляди — другую опростает,
Вас листьями сухими закидает,
И целовать задумает, и слез
Останутся следы в смятеньи кос,
Коли от губ удастся скрыть лицо вам,
Смущенным и мучительно пунцовым.
. . .
Послушайте!..
Я только вас пугал:
Тот далеко, он умер…
Я солгал.
И жалобы, и шепоты, и стуки
Все это „шелест крови“, голос муки…
Которую мы терпим, я ли, вы ли…
Иль вихри в плен попались и завыли?
Да нет же!
Вы спокойны…
Лишь у губ
Змеится что-то бледное…
Я глуп…
Свиданье здесь назначено другому…
Все понял я теперь: испуг, истому.
И влажный блеск таимых вами глаз».
Стучат?
Идут?
Она приподнялась.
Гляжу — фитиль у фонаря спустила,
Он розовый…
Вот косы отпустила.
Взвились и пали косы…
Вот ко мне
Идет…
И мы в огне, в одном огне…
Вот руки обвились и увлекают,
А волосы и колют, и ласкают…
Тик вот он ум мужчины, тот гордец,
Не стоящий ни трепетных сердец,
Ни влажного и розового зноя!
. . .
И вдруг я весь стал существо иное…
Постель…
Свеча горит.
На грустный тон
Лепечет дождь…
Я спал и видел сон.

Тают зеленые свечи,
Тускло мерцает кадило,
Что-то по самые плечи
В землю сейчас уходило.

Чьи-то беззвучно уста
Молят дыханья у плит,
Кто-то, нагнувшись, «с креста»
Желтой водой их поит…

«Скоро ль?» — Терпение, скоро…
Звоном наполнились уши.
А чернота коридора
Все безответней и глуше…

Нет, не хочу, не хочу!
Как? Ни людей, ни пути?
Гасит дыханье свечу?
Тише… Ты должен ползти.

Ночь не тает. Ночь как камень.
Плача тает только лед,
И струит по телу пламень
Свой причудливый полет.

Но лопочут даром, тая,
Ледышки на голове:
Не запомнить им, считая,
Что подушек только две.

И что надо лечь в угарный,
В голубой туман костра,
Если тошен луч фонарной
На скользоте топора.

Но отрадной до рассвета
Сердце дремой залито,
Все простит им… если это
Только Это, а не То.

Бледнеет даль. Уж вот он — день разлуки,
Я звал его, а сердцу все грустней…
Что видел здесь я, кроме зла и муки,
Но все простил я тихости теней.

Все небесам в холодном их разливе,
Лазури их прозрачной, как недуг,
И той меж ив седой и чахлой иве
Товарищам непоправимых мук.

И грустно мне, не потому, что беден
Наш пыльный сад, что выжжены листы,
Что вечер здесь так утомленно бледен,
Так мертвы безуханные цветы,

А потому, что море плещет с шумом,
И синевой бездонны небеса,
Что будет там моим закатным думам
Невмоготу их властная краса…

Простимся, море… В путь пора.
И ты не то уж: все короче
Твои жемчужные утра,
Длинней тоскующие ночи,

Все дольше тает твой туман,
Где все белей и выше гребни,
Но далей красочный обман
Не будет, он уж был волшебней.

И тщетно вихри по тебе
Роятся с яростью звериной,
Все безучастней к их борьбе
Твои тяжелые глубины.

Тоска ли там или любовь,
Но бурям чуждые безмолвны
И к нам из емких берегов
Уйти твои не властны волны.