Сабина Гольштейн - Флоw. Простые и не простые истории о жизни в потоке

– Миша, по-моему, Таля сейчас дала имя своему брату.

– Ну Арик так Арик. Лев. Почти в честь моего отца… Хорошее имя для пацана. А представляете себе, как мы загуляем. Сядем в машину и поедем куда глаза глядят. Здесь так много красивых мест, про которые мы ещё ничего не знаем, – размечтался Мишка.

– Что-то мне ещё нездоровится, я пойду полежу, – сказала Клара. Она снова уплывала куда-то на одиноком и грустном облаке.

Перед внутренним взором души, звавшейся в последнем своём пребывании на Земле Арье Лейбом, мелькали вереницы воплощений – рождение, жизнь, смерть. Словно кто-то включил длинную ленту немого кино. Лента прокручивалась с конца. Иногда по каким-то неведомым законам временная хронология нарушалась. Изредка эпизоды из нескольких жизней смешивались друг с другом. Он видел древний Иерусалим. Он присутствовал при разрушении храма. Он горел на костре, разожжённом испанской инквизицией. Он был рождён и уничтожен бессчётное множество раз. Лишь одно событие повторялось из раза в раз, из жизни в жизнь. Высокая светловолосая женщина каждый раз предсказывала ему, что он будет жить долго и его род никогда не угаснет. Но ни в одном из воплощений ему не удавалось осуществить предсказанное. Каждая его жизнь оканчивалась в ещё больших муках, чем предыдущая. Он снова и снова убеждался в жестокости этого мира и с каждым разом стремился всё быстрее оттуда уйти. Но какая-то неуловимая сила возвращала его на Землю. И раз за разом он делал свой выбор. Он не хотел жить. Это нежелание разрасталось в нем чёрным цветком ещё в материнской утробе. Он мечтал о забвении. Об истинном небытии.

Слепое белое солнце тускло светило сквозь пыльную бурю. Клара всегда очень плохо чувствовала себя здешней весной, в то время, когда приходили сюда эти ужасные ветра из пустыни. В пыльной дымке город выглядел живым мертвецом. Сквозь завесу пыли, словно наваждение, проглядывали здания и деревья. Всегда такой белый, слепяще-нарядный под безжалостным дневным солнцем, сегодня город стал похож на собственный призрак, затерявшийся где-то между временем и пространством. Вне времени и пространства. Клара забылась тревожным сном.

Мальчик, нет, подросток стоял рядом с морем. Он был абсолютно гол. Рядом на песке лежала его одежда. Заходило солнце. Единственное, что нарушало эту умиротворяющую картину, было отчаяние в его глазах. Глазах загнанного, раненого зверя. Клара поняла, что стоит только захотеть, и она сможет увидеть мир через призму его зрения. Усилием воли Клара заглянула в его мысли. «Зачем они оставили в живых именно меня? Они перебили всех, всю деревню. Я должен был умереть одним из первых, но я испугался, я хотел жить, и они пришли и убили их всех на моих глазах. Проклятые римляне. Как жесток наш Бог, как ужасен и тёмен этот мир». Мальчик стал заходить в море. Клара подумала, что свежее дыхание воды придаст ему сил. Но вот он зашёл в воду по горло, и мягкие волны, набегая, накрывали его с головой. Он просто стоял покорно, не пытаясь сопротивляться, просто ждал, когда милосердное море избавит его от этих мук, и он обретёт долгожданное забвение. Словно услышав его молитвы, накатило несколько высоких волн, и его хрупкое тело исчезло, как будто растворившись, под водой.

Резко подскочив на кровати, Клара усилием воли скинула с себя чары страшного сна:

– Этот хамсин сведёт меня когда-нибудь с ума.

Тусклое белое солнце заходило, дав возможность родиться назавтра новому свежему дню.

Живот округлился и потяжелел. Клара всё больше прислушивалась к новой жизни, растущей у неё внутри. «Восьмой месяц, как время пролетело», – думала она. Мальчик, Арик, как они с подачи маленькой Тали стали его называть, уже вовсю подавал признаки жизни. Клара, улыбаясь, сравнивала его нежные, тихие прикосновения с бурными Талькиными. Та дралась отчаянно, и у Клары периодически возникало ощущение, что в животе живёт не маленькая девочка, а парочка буйных революционеров. Движения Арика ощущались совсем по-другому. Они были тише, нежнее и как-то грустнее, что ли.

Вдруг что-то ледяное зашевелилось в Клариной душе, и она, бросив взгляд на брюки, заметила, что они перепачканы в крови. Все её дети приходили в этот мир ровно посредине тридцать девятой недели, и ни разу за беременность у неё не возникало мысли, что это может случиться иначе. Ей стало жарко, сердце забилось с бешеной скоростью, и она попыталась сообразить, что же сейчас делать. С ужасом поняла, что не может вспомнить номер скорой помощи. Дрожащими руками стала лихорадочно набирать Мишкин номер. Его мобильный телефон, как назло, оказался отключённым. Клара почувствовала, что весь мир вокруг покрылся тусклой плёнкой, предметы потеряли свои привычные формы и стали удаляться от неё. В это время Рахель, вернувшаяся из школы, поворачивала ключ в замке.

Человек шёл по пустыне. Выжженная почва, казалось, забыла о существовании воды. Нещадно слепило и обжигало солнце. Редкие растения словно пытались распластаться по земле, приникнуть к ней в поисках долгожданной влаги. Человек шёл, не зная куда и зачем. Он исходил так не первую и не вторую жизнь. Ему говорили зачем, но он не слышал. Ему показывали всевозможные варианты пути, но он не видел. Слепой и глухой, всё, что он видел вокруг себя, – это сухую, безжизненную поверхность. С самого начала у него, как и у остальных, были открыты все дороги. Но он неизбежно находил себя здесь, в пустыне. Без воды и еды, без близких и друзей. Внутри него звучали голоса, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Сначала очень слабо, потом всё сильнее и сильнее, практически переходя в крик, звучал голос: «Живи! Это твой последний шанс понять зачем и как».

Клара очнулась на операционном столе. Вокруг суетились врачи и медсёстры. Клара было испугалась, что уже умерла, но тут же узнала гинеколога, к которому приходила советоваться в прошлую беременность. Он вроде не умирал, значит, и она жива, Клара вдруг вспомнила случившееся.

– Очнулась, – улыбнулся ей молодой врач, стоявший слева, – не переживайте, всё хорошо. Мы делаем вам кесарево. У вас отторжение плаценты. Постарайтесь успокоиться. Мы сделали вам местный наркоз, и вы ничего не почувствуете.

Клара попыталась посмотреть в сторону живота, но увидела только что-то вроде простыни в районе груди и головы врачей, стоявших рядом с её животом.

В коридоре Миша нервно кусал губы, слушая рассказ старшей дочери. Рахель, напуганная происшедшим, была бледна как полотно. Мишка вдруг с нежностью подумал о ней: «Выросла моя маленькая девочка». Он обнял Рахель за плечи и сказал, что всё самое страшное уже позади. Рахель вдруг заплакала горькими слезами у него на плече, так, как умеют плакать только дети – из глубины души, от всего сердца. Из операционной вышел молодой врач и направился прямиком к Мише и Рахели.