Уильям Шекспир - 154 сонета

я понял истину! а вам дано понять?

хвали лишь то, что хочешь ты продать…

my glass shall not persuade me I am old,

So long as youth and thou are of one date;

But when in thee time’s furrows I behold,

Then look I death my days should expiate.

For all that beauty that doth cover thee

Is but the seemly raiment of my heart,

Which in thy breast doth live, as thine in me:

How can I then be elder than thou art?

O, therefore, love, be of thyself so wary

As I, not for myself, but for thee will;

Bearing thy heart, which I will keep so chary

As tender nurse her babe from faring ill.

Presume not on thy heart when mine is slain;

Thou gavest me thine, not to give back again.

пусть зеркала покажут, что я стар,

я молод буду, если юн любимый,

когда замечу времени оскал

в лице его, тогда сойду в могилу

краса твоя для сердца моего

прекрасная загадочная песня,

не быть мне старше друга своего,

сердца ведь наши остаются вместе

беречь себя прошу, любовь моя

тебя же ради, осторожен буду,

своей заботой сердце охранять,

его доверил мне носить повсюду

беда к двум сразу нам придёт,

один убит – второй умрёт…

As an unperfect actor on the stage

Who with his fear is put besides his part,

Or some fierce thing replete with too much rage,

Whose strength’s abundance weakens his own heart.

So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love’s rite,

And in mine own love’s strength seem to decay,

O’ercharged with burden of mine own love’s might.

O, let my books be then the eloquence

And dumb presagers of my speaking breast,

Who plead for love and look for recompense

More than that tongue that more hath more express’d.

O, learn to read what silent love hath writ:

To hear with eyes belongs to love’s fine wit.

как будто спутал роль плохой актёр,

со страхом дрожи в полный зал глядящий,

мне словно память в гневе буйном стёр

безумный зверь, на ужас всем кричащий

и я не смог двух слов уже связать

в признании тебе своём любовном,

не то, что нечего мне было рассказать,

всё кажется ненужным и притворным

другое дело- книге вверить мысль,

стихи в письме красноречивей речи,

они порой уносят души ввысь,

не их ли ждут, когда печален вечер?

сумей прочесть, но вслух не назови,

есть тайна нежного молчания в любви…

Mine eye hath play’d the painter and hath stell’d

Thy beauty’s form in table of my heart;

My body is the frame wherein ’tis held,

And perspective it is the painter’s art.

For through the painter must you see his skill,

To find where your true image pictured lies;

Which in my bosom’s shop is hanging still,

That hath his windows glazed with thine eyes.

Now see what good turns eyes for eyes have done:

Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me

Are windows to my breast, where-through the sun

Delights to peep, to gaze therein on thee;

Yet eyes this cunning want to grace their art;

They draw but what they see, know not the heart.

на сердце я без кисти и холста

глазами напишу твою картину,

чтоб в рамке тела образу блистать

и покорять искусством перспективы

как нам понять весь замысел творца,

как оценить прекрасное на свете?

твои глаза я заберу с лица

пусть вместо окон в мастерской мне светят!

твои глаза верны глазам моим,

они моя услада, откровенье,

о сколько страсти, сколько новых сил,

для творчества награда, вдохновенье

волшебно глаз моих искусство,

одна беда, не видят чувства…

Let those who are in favour with their stars

Of public honour and proud titles boast,

Whilst I, whom fortune of such triumph bars,

Unlook’d for joy in that I honour most.

Great princes’ favourites their fair leaves spread

But as the marigold at the sun’s eye,

And in themselves their pride lies buried,

For at a frown they in their glory die.

The painful warrior famoused for fight,

After a thousand victories once foil’d,

Is from the book of honour razed quite,

And all the rest forgot for which he toil’d:

Then happy I, that love and am beloved

Where I may not remove nor be removed.

пусть почести и титулы сулят

тем, кто рождён в созвездии счастливом,

закрыт мне путь в торжественных их ряд,

я радость жду, где ждать вы не могли бы

любимцы королей набрать успеют ль цвет?

тянулся к солнцу маленький цветок,

но милость властелин сменил на гнев,

и вот погиб от холода росток

вот воин после тысячи побед

одну лишь битву только проиграет,

в истории ему уж места нет,

в безвестности судьба его сгорает

а я владею титулом одним

люблю я ту, которой я любим…

Lord of my love, to whom in vassalage

Thy merit hath my duty strongly knit,

To thee I send this written embassage,

To witness duty, not to show my wit:

Duty so great, which wit so poor as mine

May make seem bare, in wanting words to show it,

But that I hope some good conceit of thine

In thy soul’s thought, all naked, will bestow it;

Till whatsoever star that guides my moving

Points on me graciously with fair aspect

And puts apparel on my tatter’d loving,

To show me worthy of thy sweet respect:

Then may I dare to boast how I do love thee;

Till then not show my head where thou mayst prove me.

властитель чувств, предмет моей любви,

в знак уважения прими моё посланье,

слуга с почтением тебя благодарит,

мне насмехаться сил нет и желанья

косноязычие слова все обнажит,

но мыслью доброю неловкость скрою,

и речь моя от страха не дрожит,

ведь не оставишь ты её нагою!

твой взгляд, как путеводная звезда,

направит путь мой, в яркие одежды,

меня оденешь, чтобы навсегда

быть в милости, такой же как и прежде

и лишь тогда скажу: тебя люблю,

а до поры любовь я утаю…

Weary with toil, I haste me to my bed,

The dear repose for limbs with travel tired;

But then begins a journey in my head,

To work my mind, when body’s work’s expired:

For then my thoughts, from far where I abide,

Intend a zealous pilgrimage to thee,

And keep my drooping eyelids open wide,

Looking on darkness which the blind do see

Save that my soul’s imaginary sight

Presents thy shadow to my sightless view,

Which, like a jewel hung in ghastly night,

Makes black night beauteous and her old face new.

Lo! thus, by day my limbs, by night my mind,

For thee and for myself no quiet find.

закончив путь, ищу уже постель,

забыться сном в ночной тиши, усталый,

крадётся дрёма к векам, словно тень,

да вот, в дорогу новую пристало

все мысли о тебе, пусть ты далёк,

неслись конями, загнанными в мыле,

мой сон – желанье, жёг, как уголёк,

и прозревали ночью все слепые!

ты озаряешь ночь -старуху светом,

ты близишь солнца юного приход,

явись в мой сон, как входит в зиму лето,

как моряку земля из бездны волн

вот так живу: не снять мне ночью

усталость дня, душа не хочет…

How can I then return in happy plight,

That am debarr’d the benefit of rest?

When day’s oppression is not eased by night,

But day by night, and night by day, oppress’d?

And each, though enemies to either’s reign,

Do in consent shake hands to torture me;

The one by toil, the other to complain

How far I toil, still farther off from thee.

I tell the day, to please them thou art bright

And dost him grace when clouds do blot the heaven:

So flatter I the swart-complexion’d night,

When sparkling stars twire not thou gild’st the even.

But day doth daily draw my sorrows longer

And night doth nightly make grief’s strength seem stronger.

мне счастья прошлого теперь уж не вернуть,

от тягот дня спасти и ночь не сможет,

болит душа, и телу не уснуть,

проходит тьма, но свет бедою гложет

день с ночью, вы враги ещё вчера,

договорились бить меня как птицу влёт, и

«что ж друга нет с тобою до утра?» —

спросила ночь, а день ей вторил гнётом

я льстить пытался дню, с тобой равнял,

лучистый свет, хоть тучи с градом, снегом

в ночи средь звёзд я каждый раз искал

глаза твои, блестящие под небом

но день придёт, беду свою встречаю,

а ночь приносит новые печали…

When, in disgrace with fortune and men’s eyes,