Гоар Маркосян-Каспер - Последняя любовь

Писать стихи?
О чем писать?
Вообразить себя букашкой
И распластаться на бумаге?
Пыталась, как же…
Но поднять
Ее пришлось мне белым флагом.
Молчу.
В заношенной до дыр
Броне сижу
И свысока
На этот суетливый мир,
Как бог,
Смотрю сквозь облака.
На мир?
Но для меня нет мира.
Есть только хмурая квартира
В пятиэтажном старом доме,
Где всё до тошноты знакомо –
Две комнаты, два коридора
И четвертушка от балкона…
Под тем
Пропахший пылью город,
Пустой, как жизнь…
Моя, конечно…
Однообразный, словно вечность.

О чем писать?
О голубом
Тумане, о замшелых скалах?
Уж лучше молча биться лбом
О дверь стеклянную вокзала
Или в толпе аэропортской
Метаться загнанной волчицей,
Грызть ограждений злые доски,
Тоскливо выть…
Или вцепиться
Вдруг мертвой хваткою в шасси,
Повиснуть трехпудовой гирей
И, как Христа, «ТУ-104»
Молить:
«Спаси меня, спаси!»

Стена.
Стена.
Еще одна.
Четвертая… нет, не видна,
Здесь стеллажи.
Окно и дверь.
И пол.
Куда смотреть теперь?
Вперед?
А, может, вниз и вбок?
Ах, я забыла потолок,
Здесь высоко – моих два роста…
Невыносимо это просто!!!
Мне кажется,
Здесь пахнет гнилью.
Не от меня ли?
Жили-были
Старик, старуха…
Боже мой!
Была ль старуха молодой?
И все-таки их было двое…
Кто там мечтает о покое,
Чей труд тяжел, кому помочь?
Отдайте мне свои заботы!
Что может быть скучнее рая?
А что обманчивей болота?..
И исподлобья озираясь,
Брожу по клетке день и ночь.

Нет больше сил.
Проклятый камень!
Уже грызу я туф зубами
И ногти об него ломаю.
Рыдаю, корчусь, проклинаю.
Скажите, в чем моя вина?!
Стена.
Стена.
Еще стена.
Как беспощадны и сухи…
А тут еще пиши стихи.
О чем писать?
Не все ль равно?
Известно, впрочем, мне давно,
Что в башне из слоновой кости
Писать стихи –
Не надо б вовсе.

Как-то весной
/болтали – в мае;
Цвели абрикосы, белым-бело/
Из дому сердце сбежало вдруг.
Вышло на улицу поутру,
Лихо вскочив на подножку трамвая,
Рукой помахало
И за углом
Пропало.
Объявилось в районе вокзала.
Невозмутимо выпило квасу
Из цистерны по соседству
И купило билет до Кавказа.
Вот непоседа!
Потом его встречали альпинисты
Где-то на склоне каменистом,
У подножья вечных снегов.
Потом –
но это уже сплетни –
то ли у африканских берегов,
то ли где-то в Австралии
его будто б видали…
Достоверно, что в конце лета
На людной площади оно болталось.
Тут и попалось.

И теперь,
В повседневности серенькой клетке,
Сердце,
Как птица,
Плачет на ветке.

В трясине подушки тону головой.
Увяз обессиленный вихрь волос.
Мечтала в снегах, под прохладной луной –
Не довелось, не довелось.
Безверья и веры предательский стык…
Раздавленная прилипла звезда
К обожженной спине…
Любовь, где же ты?
Ты здесь?.. зачем?. ты видела?..
Да.
Дрожит всем телом, забившись в угол.
Затравленно смотрят звереныши глазки
Из норок глазниц.
Черна, как уголь…
Касаюсь ее – на руках моих грязь…
Любовь…
дитя…
прости… дай мне силу
жить.
Ты же знаешь, как это было,
Ты же помнишь…
Глаза – как ножи,
Милостыня слов, небрежно брошенных
Докучливой душонке-нищенке…
Огромная, как тоска,
Вселенная –
неподвижная,
Изготовившаяся для броска
На меня –
несчастную, слабую, ничтожную…

Любовь…
дитя…
прости…
Что ты знаешь о жизни, глупенькая, маленькая?..
Известно ли тебе, что необъятное, как мир, сердце
запросто помещается в обыкновенной горсти?..
Непонимание –
Как великая пустыня,
Полная тысячелетних развалин…
Что рядом с этим все остальное… песочек на детской
площадке…
Прости…
Любовь…
дитя…
как ты сурова,
как ты жестока,
как ты беспощадна,
как ты…
права!

Какой тут откупишься данью?
Занавесишь ладонью лицо?
Всеобщая подлость –
не оправданье
каждому из подлецов.

Поутру
Спросонок
Ощущаю присутствие стихотворения.
Маленькое и юркое,
Шныряет вокруг,
Ищет местечко поскромнее.
Играем в жмурки…
Где?..
Ага, теплое прикосновенье…
Прошмыгнуло под одеяло,
К ногам припало.
Пугливое, ужас –
Строчки, словно ресницы,
Дрожат от каждого вздоха.
Вот глупая кроха!

Лежу, боюсь пошевелиться.
Ни жеста.
Согреваю его собственным телом.
Блаженствуем.
Убеждаю тихонько:
«Мое ты»…
Несмело
Руку тяну.
«Поселю я тебя на бумажке,
Красивой и белой,
Просторной бумажке,
Ну?
Помещу тебя в папку, уютную папку с надписью «летнее»,
Вечером почитаю друзьям…
Ну как?»
Молчит.
Опрометчиво
открываю глаза…

нет его.

Целое море неба плескалось над головой.
Расшалившись,
Сорваться с якоря норовя,
Весело солнце прыгало, как позолоченный буй…
Над незапятнанной синевой
День-здоровяк
Паруса поднимал…
Мышцы бугрились на сильных руках,
Влажные пряди прилипли ко лбу,
Рубашка – к потному телу…

В полдень
педантичная,
тощая,
злая,
некий сухарь в очках,
Из канцелярии
выглянула зима –
Мир оглядела
Сквозь стекла из первосортного льда…
Уперлась пальцем в календарь…
«Товарищ январь,
Вы, наверно, сошли с ума?
/бедняга январь, задерганный и неряшливый,
Проспал после вчерашней
метели/
что такое –
в самом деле?
Непорядок!
Третий час кряду
В мире
Какая-то лирика…
Даю вам тридцать минут!»
Январь усмехнулся подленько,
Кивнул…

Была половина первого.
День не доплыл до берега –
Капитулировал,
Выкинув белый флаг облака.

Телефон.
маленькое чудовище из красной пластмассы,
телефон,
моя надежда и мое проклятье…
Я знаю – сегодня наш вечер, я знаю – сегодня мы будем вместе,
я словно вижу, как ты стоишь в телефонной будке с выбитыми стеклами где-нибудь на проспекте Ленина
и набираешь, набираешь, набираешь мой номер… но телефон, это маленькое красное чудище, не пропускает т еб я ко мне…
Я брожу вокруг него, прошу, уговариваю, заклинаю…
Проклинаю!..
Он упрямо молчит.
Мне кажется даже, что он наливается красным светом, как предостерегающий сигнал светофора…
Я знаю – сегодня наш вечер, мои истосковавшиеся плечи уже сладко ежатся, предчувствуя прикосновение твоих рук… но телефон, это маленькое красное чудище не пропускает тебя ко мне…
Он словно знает, что мы в его власти,
он упивается этой властью, как какой-нибудь мелкий чиновник… телефон, проклятый, злобный звереныш!..
наконец, он сменяет гнев на милость и неохотно дребезжит…
Я кидаюсь к нему… останавливаюсь,
лихорадочно шепчу тысячу нежных слов, которые никогда не скажу тебе… потом снимаю трубку.
«Почему ты так неласкова со мной?» – спрашиваешь ты…