Анатолий Жариков - В четыре руки

продолжайся, жизнь.

***

Голой улицы жуть,

ветер, мокрые листья,

душу булавкой проткнуть,

повесить сушиться.

***

Но мы живём, пока душа и тело,

посуду перебив, гуляют в лес,

да воет ветер, моросит с небес,

да прелести всё те же на прицеле.

***

На кой нам эти перемены,

не надо перемен.

Когда гуашь течёт по венам,

не рвите вен.

***

Иуда предал, Пётр не то сказал,

ну, это ясно, как и всё на свете.

Того ж, кто к нам вернуться обещал,

возможно только посылать за смертью…

***

А на них и держатся державы,

не гниют, не сыплются на крошево,

из плохой страны не уезжают

дураки, поэты и философы.

***

Звук металлический из уст жены Тамары,

звук, непонятно чей, в моих мозгах,

трёхдневные тюльпаны в стаканáх,

как знаки ладной жизни данной пары.

***

"Я было Духом", – так сказало Тело.

"А я был Телом", – отозвался Дух.

За тем, кто мог из ветра деньги делать,

таскал Иуда с золотом сундук.

***

Начну с того, что обозначу тень

совка у мусоропровода,

и к вечеру переведу свой день

довольно скверным переводом.

***

Он сразу призрак времени

смазал экономного дня,

и отомстила быта фигня

ему.

***

Уже набравшись неба сини,

мир незаметно входит в лето,

войду в игру углов и линий

и выйду где-то…

***

И взываю к тебе без конца:

"Боже, свет – без просвета картина,

в каждой мысли безумье кольца,

в каждом чувстве тоска карантина".

***

Что будешь делать, мать Мария?

Иисус распят, Иуда мёртв.

Иди через века в Россию.

Ответила: "Иду". Идёт…

В глазах – томленья тяжесть, туга,

в глазах бессмертия печать.

Так близко видели друг друга,

что перестали – замечать.

***

Мёрзнут лужи, коченеет мозг,

опадает краска с алых роз.

Стая псов. Рассвет из серебра.

Осень. Сумасшедшая пора.

Совесть чернил в чернильнице.

Чем писать? Карандаш.

Тушь для зрачков. Свинец.

Стих Красимира.

***

А под окном, и зол, и весел,

на грани день опошлить риска

среди сиреневого визга

грассирует восточный ветер.

***

…И пока выдыхаем во снах

серу ада и солнце рая,

ты за всех опускаешься на

две коленки и слово лаешь.

Женщина, стерва, блудница, безумная дрянь!

Я ненавижу тебя, замечаю едва.

Вот Вам нелепый горшок, вчера распустилась герань.

Плечи закройте, горячечный сон божества…

***

Заштатный город, осень, небо, грустно,

кофейня, церковь, магазин, тюрьма,

всё, гражданин, для сердца и ума,

и слишком человеческого чувства.

Меж лобных складок тихая печаль,

спокойна гавань, одинок причал,

две-три волны ленивых для ума,

безветренно и в городе чума.

***

Ей, Елене Бессоновой

Как спицы, улетают строчки,

как строчки, отлетают спицы.

–Где падать? Где остановиться,

Елена?

–Прочерк…

***

С безуминкой в зобу, чернитель слов,

друг мудаков, поэтов и злодеев,

растасканный и гением, и геем,

Сергунька, Серж, Серёжа Чудаков.

***

На пенсии, карманная чахотка,

спасибо, партия, встречаю юбилей.

Сам-сём, стакан, страна, бутылка сраной водки

и в небе тройка белых голубей.

Я твердью, влагой был, звездою,

менял обличья, набирался сил,

затем два дня я был самим собою.

И только на восьмом заговорил.

***

Двадцать первый, красные рожи,

покрывая любовью всех,

замерзает на мусорном ложе

Достоевского всечеловек.

Листва ещё сознанием живёт,

колышет ветер гребни ирокезов

и в луже птичьей дали антитеза,

и, как у Крёза, полон солнца рот.

***

–Нет ли билетика лишнего?

Съели билетики.

У смерти не выпросишь жизни,

у жизни смерти.

***

Стол, стул, стакан, хлеб да селёдка,

скорбь мировая меж бровей.

Читатель ждёт уж рифму водка,

я наливаю, пей скорей!

***

Да будь хоть арабом преклонных годов,

хоть солнцем, встающим с приветом,

сперва стань читателем собственных слов,

чтоб завтра проснуться поэтом.

***

Давай-ка, жизнь, чуток притормозим,

о свете том и сём поговорим.

И потечёт, рыдая и шурша,

в той пустоте, которая душа.

***

"Где же ты?" – воззвал к Адаму Бог, –

тот скрывался меж деревьев рая.

И воззвал я у земного края:

–Где ж ты, Бог?

***

Что, червь мой, человек?

Тебе всегда всё мало.

Смерти, бессмертия,

окурка, одеяла.

***

Но чьими руками был выращен райский сад?

И первые чувства придумали первые сами ли?

И кто-то, за деревом прячась, печалил свой взгляд

во имя Адама и Евы и Падшего Ангела.

***

Вот и дождик прошёл,

вот и память вернулась опять.

Если нет ничего за душой,

зачем умирать?

***

Рай заселялся,

и первым был фраер с креста,

с лёгкой подачи Христа

нарисовался.

Сорвётся старым снегом с крыш домов,

в седой горячке на тропе забьётся.

Наестся мёртвых яблок и вернётся

остановить сознание часов.

***

Отпущу журавля в небо,

на ветку птицу,

напишут на сайте: “Не было

такого автора” или:

"Автор закрыл страницу".

***

Синий снег, тишина, воскресенье,

хорошо до отчаянья,

ни луча под небом, ни под богом тени

не сотрёшь, ибо нет случайного.

Ему снился сон, в котором

бабочке снился Чжоу,

которому снилась бабочка,

наколотая на булавку.

***

Забавен в начале

и страшен в итоге

придумавший женщину,

собственность, бога.

***

Любовь и вздохи на скамейке,

и (да!) прогулки при луне –

не труд до гроба на узкоколейке,

не жизнь без жизни на гнилой спине.

***

Слушаем воду, ветер, стих,

шёпот времён.

С точки зрения вечности,

мы не уходим –

идём.

***

Бойся женщины с красным носом,

мужичка с голубым глазком,

воскрешения слова "партком"

и сопливых микробов мороза.

***

Как января серебряная тень,

как память Пушкину у школы,

как самый первый

в самый первый день,

в последний самый стану – голым.

Я не проснусь от слов на франсе или инглише,

не гнусавь, дорогая, и не томи,

я не пойму откровенное гоу ту ми ,

разорви мои вены спокойным "подвинься поближе…"

***

Стихи без ух ты! не стихи,

как будто кама – но без сутры.

Поэт, отмалчивай грехи

или пиши, но только – с ух ты!

***

На родине всё глаже, тише,

где ж ё-моё, ядрёна мать?!

Земляк такую хрень напишет,

что некогда и почитать.

***

Стирает время лица. Но не зря